Глухая стена

Манкелль Хеннинг

В глазах у Роберта Мудина стояли слезы.

— Он велел мне идти к вам. Иначе он убьет моих родителей.

— Об этом после. Как ты себя чувствуешь?

— Сперва он сказал, что я должен остаться и закончить работу прямо в Мальмё. Потом застрелил ее. И мы оттуда уехали. Я лежал в багажнике, чуть не задохнулся там… А ведь мы оказались правы.

— Да, правы.

— Вы нашли мою записку?

— Нашел.

— Я только потом всерьез поверил, что так оно и есть. Что речь вправду идет о банкомате, которым пользуются десятки людей.

— Зря не сказал. Хотя, наверно, мне следовало бы самому догадаться.

Еще когда мы убедились, что все так или иначе связано с деньгами. Как же я тогда не подумал, что ключ в банкомате!

— Банкомат как пусковая установка для вирусной ракеты, — сказал Мудин. — Умно придумано, что ни говори.

Валландер искоса посмотрел на парнишку. Надолго ли его еще хватит? Внезапно у него возникло ощущение, что когда-то давно в сходной ситуации он уже стоял рядом с другим парнишкой. И тотчас сообразил, что вспомнил Стефана Фредмана, ныне покойного.

— Как все произошло? — спросил он. — Можешь рассказать?

Мудин кивнул:

— Когда она впустила меня в дом, он уже был там. Начал мне угрожать. Запер в ванной. Потом я услышал, как он кричит на нее. По-английски. Поэтому я понял. Ну, то, что расслышал.

— Что же он кричал?

— Она, мол, не справилась со своими задачами. Проявила слабость.

— А еще?

— Только стрельбу. Когда он отпер ванную, я подумал, мне тоже конец. В руке у него был пистолет. Но он лишь сказал, что я заложник. И должен выполнять его приказания. Иначе он убьет моих родителей.

Голос у Роберта подозрительно дрогнул, и Валландер сказал:

— Остальное расскажешь после. Пока достаточно. Даже более чем.

— Он говорил, что они обрушат всю мировую финансовую систему. И начнется обвал с этого банкомата.

— Знаю, — отозвался Валландер. — Но об этом после. Сейчас тебе надо поспать. Поедешь домой, в Лёдеруп. А потом поговорим.

— Все ж таки это фантастика!

Комиссар внимательно посмотрел на него:

— Ты о чем?

— Какое дело можно провернуть. Просто запустив в банкомат крохотный тикающий снарядик.

Валландер не ответил. Завывая сиренами, подъезжали полицейские машины. За грузовичком на парковке стоял синий «Гольф», но с того места, где комиссар изначально остановился, увидеть его было невозможно. Плакат с рекламой дешевых ребрышек болтался под ногами.

Он чувствовал огромную усталость. И одновременно облегчение.

Подошел Мартинссон:

— Надо бы поговорить.

— Надо, — ответил Валландер. — Но не сейчас.

Было без девяти шесть. Понедельник, 20 октября. Интересно, какая будет зима? — рассеянно подумал комиссар.

40

Во вторник 21 ноября с Валландера неожиданно сняли обвинение в жестоком обращении с Эвой Перссон во время допроса. Эту новость ему сообщила Анн-Бритт. Она же решающим образом содействовала благополучному завершению сей неприятной истории. Но Валландер только задним числом узнал, как все произошло.

Несколькими днями раньше Анн-Бритт навестила Эву Перссон и ее мамашу. Точное содержание их разговора осталось неизвестно. Вопреки всем инструкциям, протокола не было, свидетелей тоже. Однако Валландеру Анн-Бритт намекнула, что прибегла к «мягкой форме эмоционального нажима». В чем именно этот нажим заключался, она не пояснила. Хотя из других ее высказываний Валландер сделал вывод, что она убедила Эву Перссон задуматься о будущем. Если даже с нее снимут все подозрения в том, что она активно участвовала в убийстве Лундберга, ложное

обвинение по адресу полицейского может возыметь скверные последствия. Как бы то ни было, подробностей беседы ни Валландер, ни кто-либо другой так и не выяснил. Но на следующий день Эва Перссон и ее мамаша через своего адвоката отозвали иск против комиссара. Признали, что оплеуха была получена в обстоятельствах, изложенных Валландером, то есть когда Эва Перссон набросилась с кулаками на родную мать. Конечно, комиссару все равно можно было бы предъявить публичное обвинение, однако дело прекратили, поспешно, словно ко всеобщему облегчению. Не забыла Анн-Бритт и проинформировать определенный круг журналистов. Хотя известие, что иск против Валландера отозван и обвинения с него сняты, если и попало в газеты, то отнюдь не на первые полосы.

Этот осенний вторник в Сконе выдался на редкость холодным, с очень сильным, порывистым ветром. Валландер проснулся рано, хотя толком не выспался, всю ночь его донимали кошмары. Подробности ему не запомнились, но он точно спасался бегством и едва не был задушен какими-то призрачными, но тяжелыми фигурами, которые наваливались на него.

Около восьми он приехал в управление, но оставался там недолго. Еще накануне решил раз навсегда получить ответ на вопрос, который давно не давал ему покоя. Просмотрев кой-какие бумаги и удостоверившись, что фотоальбом, позаимствованный в свое время у Марианны Фальк, возвращен владелице, комиссар покинул управление и поехал домой к Хёкбергам. Его ждали, поскольку вчера он по телефону договорился с Эриком Хёкбергом о встрече. Сонин брат Эмиль был в школе, мать снова гостила у сестры в Хёэре. Эрик Хёкберг выглядел бледным, осунувшимся. По слухам, дошедшим до Валландера, похороны Сони Хёкберг оставили у всех мучительно-тягостное впечатление. Он вошел в дом и сразу же сказал, что заехал ненадолго.

— Ты говорил, что хочешь взглянуть на Сонину комнату, — сказал Эрик. — Но мне непонятно зачем.

— Я объясню, когда мы поднимемся наверх. Будь добр, пойдем со мной.

— Ничего не изменилось. Не можем мы справиться. Не выходит пока.

Они прошли на второй этаж, в розовую комнату, где у Валландера еще тогда, при первом визите, возникло ощущение, что все как-то не так.

— Мне кажется, эта комната не всегда была такой, как сейчас, — сказал он. — Однажды Соня все здесь переделала, верно?

Эрик Хёкберг посмотрел на него с удивлением:

— Откуда ты знаешь?

— Я не знаю. Я спрашиваю.

Эрик сглотнул. Валландер терпеливо ждал.

— Это произошло после той истории… после изнасилования. Она вдруг поснимала все, что было у нее на стенах, и достала старые, давнишние вещи. Детские игрушки, которые лежали в коробках на чердаке. Мы так и не поняли зачем. А она ничего не говорила.

Ее обокрали, думал комиссар. И она бежала от этого. Отчасти назад, в детство, когда все еще было хорошо. Отчасти в заместительный акт мести.

— Это был мой единственный вопрос, — сказал он.

— Почему тебе так важно это знать? Какой смысл? Соню-то уже не вернешь. Для Рут, для меня, для Эмиля жизнь вполовину оскудела, если не сказать больше.

— Иной раз необходимо поставить точку, — не очень уверенно ответил Валландер. — Не то вопросы, оставшиеся без ответа, так и будут мучить. Хотя ты, конечно, прав. К сожалению, это ничего не меняет.

Они вышли из комнаты, спустились вниз. Эрик Хёкберг предложил выпить кофе, но Валландер отказался. Ему хотелось поскорее убраться из этого дома скорби.