Глумовы
Шрифт:
Степанида Ивановна поворчала немного и послала Елену на рынок за солодом.
Идти на рынок приходилось мимо главной конторы. Только что она поравнялась с конторой, как из нее выходит Илья Назарыч. Сердце дрогнуло у Елены. Она пошла скорее, смотря в другую сторону.
– Елена Гавриловна! – окликнул ее Илья Назарыч.
Елена идет своим чередом, не оглядываясь.
– Елена Гавриловна!
– Чего вам? – оглянувшись, сказала Елена и стала. Плотников подошел к ней, поклонился и подал ей руку. Она молча спрятала свою руку.
– Что с вами сделалось? – И он взял ее правую руку, сжал крепко.
– Ничего… Пустите!
– Позвольте, я вас провожу!
– Ой! что вы!
– А
– Уехал на рудник. – И она, вздохнувши, задумалась.
– Вот што: пойдемте завтра по грибы.
– С вами – это? – Она пошла, рядом с ней шел и Плотников.
– Что же такое! Я не съем; вам веселее будет, поговорим…
– Ой, как можно!
– Да ведь ходят же по грибы с чужими людьми! Мы не заблудимся: я все места знаю.
– Нельзя, Илья Назарыч: тетка на покос зовет.
– На покос успеете: завтра суббота, завтра сходим, потом в воскресенье сходим.
– Не знаю.
Елена задумалась. Ей хотелось сказать Илье Назарычу, что ее хотят выдать замуж за Чуркина, да она побоялась сказать.
– Так придете?
– Ой, не говорите!
Шли молча до рынка. Там Елена купила солоду, а Плотников поджидал ее у рыночных весов.
– До свиданья, Елена Гавриловна! – сказал Плотников, когда Елена пошла домой.
– Прощайте!
– Так придете завтра?
– Куда опять?
– Да к мостику.
– Да как я приду-то? тетка прогонит на покос.
– Ну, я таки буду дожидаться до девяти часов.
– А почем я эти часы-те знаю!
Елена Гавриловна шла уже по плотине. И обидно ей сделалось, что она ничего хорошего не поговорила с Ильей Назарычем, не посоветовалась с ним. Что есть, и говорить она не умеет, а он, вишь ты, как говорит, как по-писаному. Она по грибы очень любила ходить, только в нынешнее лето очень немногие ходили по грибы, потому, во-первых, что грибов еще мало, а во-вторых, погода стояла ненастная. Теперь погода стояла хорошая, так опять черт сунул тетку на покос ехать! Все-таки любовь брала свое: ей сильно хотелось идти по грибы с ним, а не с кем-нибудь другим, и ему высказать все, что с ней сделалось, спросить у него совета… «Господи, помоги ты мне!.. Матушка-тетушка, отпусти ты меня по грибы завтра, а на покос я в воскресенье поеду с тобой… Матушка-тетушка, как я из дома уйду? пусть Ганька уж едет, а то отец пришлет за хлебом, а нас и нету-ка дома-то». Так думая, она пришла домой, а оттуда пошла к Степаниде Ивановне.
– Смотри, Елена, завтра раньше вставай. К обеду надо на покосе быть.
– Тетушка!
– Чево еще?
Елена замялась.
– Возьми ты Ганьку, а то неровно отец с рудника за хлебом пошлет.
– Не дури. Поди, спи.
Елена ушла и думала: какую бы ей такую штуку сделать, чтобы завтра не ехать на покос. Но ничего не выдумала, и, засыпая, она думала: «Вот какая я злосчастная! Ни в чем-то мне нет счастья… Ох, уж эти родные!..» Однако утром она стала выдумывать. «Вот я возьму корову запру в огород, да и скажу – потерялась корова. Но ведь корова, пожалуй, всю капусту съест; выгнать ее в поле – придется гнать мимо теткиного дому». Вдруг ей пришла мысль загнать ее в погреб. «А если тетка вздумает за чем-нибудь идти в погреб? Скажу – ключ потеряла». Итак, подоивши корову и взявши оттуда литовку, две кринки молока, две ковриги хлеба, закрывши яму крышкой, убравши хрупкие вещи, она загнала туда корову и заперла погреб. Только что она успела это сделать, как к воротам подъехала телега, запряженная в серую лошадь. В телеге сидела Степанида Ивановна с сыном Андреем. В это время корова замычала в погребе.
«Ах ты, проклятущая!» – подумала Елена и выбежала на улицу. В телеге лежали две литовки, в которые были вдернуты по двухаршинному
– Тетушка, корова потерялась!
– Что ты врешь!
– Ей-богу. Искать побежала. Вчера, как от тебя пришла, подоила, заперла в стайке, а сегодня нетука, и ворота, что есть, растворены.
– Оказия! Да ты искала ли?
– Везде высмотрела: и в огороде, и у соседей. На поле хочу сбегать…
– Ну, чево ино ждать-то? – крикнул Андрей матери.
– Молчи! Подожди ино, я парней разбужу.
И Степанида Ивановна слезла с телеги, вошла во двор, поглядела кругом, заглянула в огород – коровы нет и пошла в избу будить ребят.
– Я, тетушка, совсем собралась, и литовку с вечера приготовила. Думаю, стряпать нечего, подою корову, соберусь – и готова. Эдакая напасть! Надо бы скорее искать корову-то.
Николай и Гаврила кое-как расклемались, нехотя оделись кое-как и почти полусонные сели в телегу. Когда Елена провожала тетку, корова опять замычала.
– Штой-то ровно ваша коровенка-то? – заметила Степанида Ивановна и стала вслушиваться, но корова перестала мычать, и скоро Степанида Ивановна села в телегу. Тронулись.
– Так ты смотри, Елена, завтра приходи непременно.
– Ладно, тетушка.
«Слава те, господи! Экая я счастливая», – думала Елена, как только поехала Степанида Ивановна с Андреем, Гаврилой и Николаем. Был еще шестой час утра.
Елена очень трусила того, чтобы тетка ее по какому-нибудь случаю не воротилась назад, и поэтому медлила выпускать корову из засады. Ей не было дела до того, что корове холодно в погребе, она только об том думала, как бы ей скорей уйти к мостику, а как только она уйдет туда, так тогда ее хоть целый день ищи, если только не догадаются, куда она ушла. О том, что тетка может раздумать ехать на покос и от Чуркиной воротится назад, она теперь не думала. Раза четыре она выходила за ворота и смотрела, не едет ли тетка домой, в пятый раз сходила в переулок, посмотрела на плотину, и, удостоверившись, что тетка уехала, она выпустила мычащую корову из погреба, загнала ее в стайку и дала ей две порции корму. Потом, мучимая страхом, что тетка воротится, она надела на босые ноги ботинки, на голову платок и выскочила на улицу. Но она забыла набируху и воротилась назад. Положила она в набируху ножик, два ломтя ржаного хлеба, на которые посыпала соли, заперла сени на замок и пошла, крадучись, боясь, чтобы ее не встретили соседки. Но избежать встречи было трудно: ей попадались мужчины, шедшие из фабрик; они ничего не говорили с ней. Попалась ей старуха, погоняющая свою корову, и спросила ее:
– Куда, девоха, покатила?
– Корову пошла искать.
– А набируха-то пошто у те?
– А может, гриб найду.
Вот прошла она плотину, завернула к фабрикам. Шла она бойко, сначала все оглядывалась, потом вздохнула свободнее и пошла тише, зная, что до мостика всего полверсты осталось. Попадались ей рабочие, конные и пешие, возвращавшиеся домой из Петровского рудника. Один из них был знакомый Елене.
– Куда ты?
– По грузди.
– Гоже.
– Отца видел?
– Нет, не видел.
Елена струсила, но все-таки шла краем леса. Вот она у мостика, перекинутого через лог, где течет из лесу ручеек. Тут она села. Сердце билось как-то приятно: вот он придет… Ах, как долго! Не ушел ли он?… Долго еще просидела Елена, скучно и страшно ей сделалось. «И зачем это я, дура набитая, пошла?… Если тетка воротится да корову увидит, да меня не застанет?» Но она не шла назад, а ждала Плотникова. Вот и он идет в коричневом халате, полы которого заткнуты за ремень, которым он опоясался, в холщовых штанах, желтой ситцевой рубахе, в сапогах, с папироской во рту. В левой руке он держит набируху.