Глумовы
Шрифт:
За этим местом опять идет небольшой редкий лес, около дороги и в лесу лежат бревна, горбины, в лесу в разных местах пилят бревна. Наконец, и Петровский рудник. На окружности десяти верст земля то изрыта, то представляет собою гряды с землею, наваленною в большие кучи, – насыпи с глинистою и песчанистою землей. Между этими насыпями в некоторых местах положены доски, по которым ползают мальчики и мужчины с тачками, наполненными землей, смешанной с рудой. Идут они и заворачивают в разные стороны, и вываливают эту руду к большой, высокой квадратной насыпи, имеющей вид горы, огороженной слегка заплотом из досок. Это рудный двор. Около этой горы стоят весы и восемь телег, запряженные лошадьми. Рабочие накладывают руду на весы, потом кладут руду в телеги. Токменцов выкурил около них трубку, потолковал и пошел. Дальше опять мальчики таскают куда-то землю направо и скрываются за насыпями. Но не все это пространство без
Рабочие подняли одну бадью, в ней стоял мальчик лет шестнадцати, бледный, в грязной рубахе.
– Крепи подайте! – проговорил он, и его опустили в шахту. Потом, поднявши обе бадьи, поставили их около ворота.
Под горкой налево лежали горбины. Четыре человека бросилось к ним и по веревке стали легонько спускать их в шахту. Спустили штук восемь.
Подошел к шахте штейгер.
– Стой, стой! Будет… – крикнул он и затряс веревку, свистнул в шахту. В бадье подняли одного рабочего. – Ломайте ворот. Выходите из шахты!.. Спусти эту бадью, черт! – крикнул он на одного рабочего и ударил его по плечу. Пришел Парамонов, нарядчик. Бадью с рабочими опустили назад.
– Ты что это смотришь? Ведь это без руды – глина!
– Я нарочно велел…
– Велел… Черт! Шевелись: вели Егорьевскую шахту разрывать! Живо! Эй! – кричал он рабочим, стоящим у ворота. – Десять человек в шахту, десять к вороту! Шевелись! Где руда?
– Вот. – И Парамонов указал на кучу налево с железной рудой.
– Да ведь медную руду-то приказано. Ну? что ты смотришь, харя. Ей-богу, я на тебя пожалуюсь.
– Что же я-то сделаю? Больно прыток.
– Ты должен в другое место копать!
– Не сердись, егоза. Поди-ко, покопай ее!
– Молчать!..
– Эй вы, черти! Убьет!! – крикнул один рабочий, бежавший от горы, и скрылся за ближнею насыпью.
Вмиг все прилегли на землю, все стихло вокруг; пильщики тоже соскочили с козел и прилегли на землю. Через две минуты раздался ужасный треск и гул, какого не бывает даже от грозы, точно из ста пушек враз выстрелило под самым ухом; еще раздался треск, но потише. В человеке, не видавшем подобных вещей, это произвело бы величайший ужас. Люди встали бледные, горы не видно – все застлало дымом. Немного погодя стало яснее видно предметы; направо от горы отломилась огромная глыба.
– Ладно как ее хватило!
– Небось пороху-то дивно сожрала.
– Вот благодать-то, опять руды. Гли, какая та часть-то! – говорили рабочие.
– Эй! все ли целы? – крикнул штейгер, ставши на одну высокую кучу земли.
– Никитину, гли, руку оторвало, – сказал один рабочий, стоявший в числе прочих на другой насыпи.
– Черт!! – И штейгер плюнул. – Парамонов, пошли к горе тридцать человек новых. Везите туда лес! Ребята, с тачками туда!.. Копайте штольни!.. – И штейгер пошел распорядиться, а Парамонов исполнял приказание. Рабочие не знали, за что взяться.
Вдруг раздался звонок в колокол, находящийся на рудничном дворе. Это означало время ужина и ночную смену. Один рабочий крикнул, что есть силы, нагибаясь до половины в шахту: «Шабаш!»
Повыползли из земли рабочие, в рубахах и штанах, загрязненных донельзя, уселись они около тех мест, где работали, достали из-под досок свои узелки и стали есть ржаной
Опять началась работа. Гаврила Иваныч пошел к Егорьевской шахте с двадцатью рабочими. Всем им выдали инструменты: кайлы, лопаты, топоры, три фонаря с сальными свечами.
– Спускайся, Гаврила, – говорил один рабочий Гавриле Иванычу.
– Сам спускайся: она ведь одиннадцать сажен, а смотри, срубы-то какие.
– Ну-ка, стройте бадью, я тожно слезу, – сказал другой рабочий, снявши зипун и бросивши его около шахты.
Наладили бадью: рабочий залез в бадью, одной рукой держась за веревку, другою держал шест. Ворота здесь не было.
– Ну-ну, спущай! Вали! – кричал рабочий; его спускали полегоньку.
– Тяни! – услыхал из шахты один рабочий, нагнувшийся до половины в шахту.
Когда бадью с рабочим притянули кверху, он сказал:
– Воды много.
Пришел Парамонов, который был начальником на этом руднике.
– Сажень воды-то, – сказали ему рабочие.
– Ах, будь он проклят, этот Подосенов. Ну, что я стану делать? Выручайте, братцы!
– Качать надо, да толку-то что? – сказал Токменцов.
– Да этта и руды-то нетука, потому что до Пасхи покинули шахту-то, – сказал другой рабочий.
– Будьте вы прокляты! сказано, тут велено робить.
– Поди-ка, влезай, черт ты после этого!.. Сажень глубины вода-то.
– Поди-ка, ловко ночью-то. А что твои фонари? Чичас погаснет, потому сыро, и выход один, а шурфы старые залило, – сказал Токменцов.
Думал-думал Парамонов, видит, что рабочие правы, работать в шахте нельзя, поругался и сказал рабочим:
– Ну, ино погодите. Да не спать! – задеру.
– Ну!
Парамонов ушел, а рабочие немного погодя легли на землю и скоро заснули. Парамонов разыскал около горы в балагане Подосенова, но тот спал.
– Не беспокой его, спит, пьян тожно, – отозвался караульный.
За рудничными работами смотрел на Петровском руднике штейгер Подосенов, который дослужился до этой должности из засыпщика (фабричного рабочего). Сперва он как-то угодил приказчику, потом женился на дочери уставщика и вскоре стал сам нарядчиком, т. е. обязан был находиться постоянно на работах при руднике, назначать рабочих по приказаниям главной конторы на рудничные работы: сколько-то человек в шахту на мелкие работы, – и наблюдать, чтобы рабочие были на своих местах. Потом его сделали надзирателем: он был теперь второе лицо после приказчика, но и эта должность ему не понравилась, и он выпросил себе должность штейгера. В этой должности он был уже начальник над рабочими в руднике, все равно, что горный смотритель-инженер: указывал рабочим, где бить шурф, где начинать шахту, и, несмотря на то, что он не изучал геологии и минералогии, он, по практике, имел кое-какие сведения в горном деле. Сегодня его ужасно взбесила гора. Уже две с половиною недели работали в ней, и все попадалось только немного железной руды. В случае надобности он имел право добывать руду посредством пороха, т. е. ломать гору, но порох он берег, наживая от него деньги. Теперь он решился зарядить один угол в шурфе (коридор в горе, идущий от шахты по разным направлениям до других шахт). Бок горы разорвало, и тут-то в одном месте он увидал широкий пласт медной руды, но и тут не мог заключить, далеко ли внутрь пройдет этот пласт и не придется ли начать шахту с поверхности горы. На это, впрочем, он должен был просить разрешения управляющего, который хотя и был горным инженером, но на рудники ездил редко и драл Парамонова и Подосенова за неисправное исполнение возложенных на них обязанностей. Токменцова и его товарищей Парамонов скоро растолкал и послал на прежнюю шахту, откуда их прогонял Подосенов. Спустился туда Токменцов с четырьмя рабочими и четырьмя подростками, которые захватили с собой по тачке, а инструменты для рабочих были уже в шахте. Спустились они вниз, на расстоянии пятнадцати сажен. Темно, душно, сыро, дышится тяжело. Ноги ступают и скользят по доскам, которые укреплены на сваях, вбитых в землю, а под ними вода; зажгли кое-как фонарь. Этот фонарь повесили на веревочке за перекладинку, или крепь – горбину, подпиравшую срубы одной стены. Вся шахта, от верху до низу, до голов человеческих, была закреплена срубами, и все четыре ее стороны, или четыре стены, состояли из срубов, подпирались сваями, между которыми были пробиты и шурфы – узкими коридорчиками, узкими так, что можно в них пройти только одному человеку; они тоже укреплены крепями, чтобы не обваливалась земля.