Глупая сказка
Шрифт:
– А чтобы по кострам ходить. Люблю по кострам ходить, с людьми разговаривать. У костра человек быстрее раскрывается.
– Вы философ или писатель?
– В некотором роде философ. Но доморощенный, любитель. Хобби, что ли, как сейчас принято говорить. Ищу философский камень. Но не для других, это мне совсем не нужно. Я не филантроп. Он, негодяй такой, будет водку лакать, а я ищи за него философский камень. Нет уж, дудки. Я ищу для себя.
– И нашли?
– Почти.
– Какой же он из себя? Если не секрет, конечно.
– Нет, какой там секрет… Только вы усмехнетесь, когда услышите… Все усмехаются…
– Я не усмехнусь.
– Дело в том, что философский камень, который я нашел, – это ряд прописных истин. Только и всего, Все их знают, признают, но редко соблюдают. Правда, странно я говорю: человек знает истину, а в то же время он ее не нашел? Вот и я. Знал с детства, искал всю жизнь и только сейчас нашел.
– Вы меня заинтриговали.
– А-а… Я и не пытался… Все равно, вы, когда услышите, посчитаете меня или
– Вот как? – удивился я. – Но вы только что сами пожалели, что не захватили четвертинку.
– Это совсем другое… Бывают моменты, когда выпить даже необходимо… Есть несколько таких моментов… Я не про это. Я о другом. Вы понимаете – большинства людей делает жизнь нетрезво. То есть я не об алкоголиках говорю, даже не о больших любителях выпить… Нет, я говорю о так называемом нормальном человеке, из которого складываются народы и государства… О среднем… Понимаете, о среднем. Средний человек – это ген народа. Хранитель информации, которую заложила в этот народ природа: черты характера, вкусы, привычки, склонности, вообще судьбу… Вы понимаете? У народов, как у отдельных людей, есть судьба… Так вот эта судьба заложена в среднем человеке… Нет, не в гениях… Гении приходят редко, прочерчивают на небосклоне народа яркие линии, как метеориты, и снова уходят в небытие. А средний человек продолжает жить. Конечно, след метеорита оказал и на него влияние, подверг так называемой мутации, но все же он как был, так и продолжает оставаться хранителем информации своего народа. Поэтому все решения, которые он должен принять, играют огромную роль не только для него самого, но и для всего народа. Я имею в виду совсем, казалось бы, незначительные решения: посадить, допустим, на огороде картошку или капусту, иметь одного ребенка или двух, отомстить соседу за обиду или простить его. Понимаете мою мысль? Из этих решений потом складывается характер народа, его судьба… Вот почему средний человек просто не имеет права систематически пить. Если он будет систематически пить, то решения, которые он примет, не всегда будут правильными. Понимаете, о чем я говорю? Решение, принятое за бутылкой водки, не всегда бывает правильным. Если пить во время решающих встреч – система, то вся жизнь этого человека может быть искажена. А значит, исказится и будущее народа. Вы меня понимаете?
– А остальным, значит, можно пить?
– Это не так важно для всех. Это их личное дело. Допустим, пьет начальник мелькомбината или художник. Конечно, это очень плохо, можно сказать, никуда не годится, от этого ухудшается качество помола и уменьшается количество картин. Но, в конце концов, можно с этим как-то примириться. Или снять начальника мелькомбината, а художника принудительно лечить от алкоголизма; это не столь важно. На судьбе народа это не скажется. Вы меня понимаете? Конечно, и качество помола, и картина оставляют какой-то след, как-то влияют на жизнь вообще, но все-таки это второстепенное. Нет, нет, не подумайте только, что я умаляю роль технического прогресса или отрицаю влияние на жизнь духовных ценностей. Ни в коем случае! Я не буду повторять за глупцами мысль, что, мол, столько создано великих произведений, клеймящих войну, а войне от этого ни холодно ни жарко. В каждом столетии она все больше и больше уносит человеческих жизней. И если, мол, когда и наступит вечный мир, то не как результат того, что человечество перевоспиталось под влиянием великих произведений, а потому, что испугалось, что ему вообще может прийти конец. Нет, нет, великие и не великие произведения тоже нужны, без них человек не человек, а животное Но все же не технократия и не творцы прекрасного хранители наследственного гена. Хранитель гена – средний человек. Он основа всему, он дает время от времени и способных мукомолов, и великих художников. Вы понимаете мою мысль?
– Да. Это интересная мысль.
– Слушайте дальше. – Пришелец немного возбудился и взлохматил свою бороду. – Вторая истина… Надо меньше есть.
– Вот как…
– Подождите усмехаться.
– Я и не думал усмехаться.
– Надо мало есть. Совсем немного…
– Мало есть?
– Ну да. Не надо раскармливать свое тело… Оно от этого наглеет и требует все большего и большего, все вкуснее и вкуснее ему подавай куски.
– Это интересно.
– Конечно. Разве вы не замечали? Все ему мало, все ему не так, подавай то это, то вон то… Какие-то витамины, фермициды, белки, жиры, углеводы, клетчатку… Жрет и жрет проклятая ненасытная утроба. А чуть что не так, начинает капризничать, болит печень, колет сердце, кружится голова… Вся почти жизнь проходит в мучениях. Десять тысяч болезней! Боже мой, жизнь и так коротка, а надо много сделать, столько увидеть, над стольким подумать, а тут приходится бороться с десятью тысячами болезней. О, если б вы знали, как я ненавижу свое тело! Это низменное, капризное, похотливое, прожорливое животное! С какой бы радостью я освободился от него, бросил бы в яму и с наслаждением закопал. Пусть у меня остался бы один только разум. Чистый разум, которому ничего не надо, кроме возможности думать и творить. Пусть моя жизнь была бы вдвое короче. Пусть, я согласен. Но зато я освободился бы от этого мерзкого животного, которое поработило меня и каждую минуту требует, и требует, и требует – то пищи, то воды, то сна, то лекарств, то похоти… А
– Но тогда исчезнут страсть, любовь…
– Думаю, что не исчезнут. Просто станут спокойнее, возвышеннее, чище… Ведь что такое любовь? Это прежде всего тяга разума к разуму, а потом уже влечение тел. Разве так не бывает, что влечение тел исчезает, а любовь остается? Так оно со временем и бывает. Влечение полов придумала природа, чтобы не угас вид, а потом уже, когда человек стал разумным существом, он сознательно присоединил физическую любовь к духовной, чтобы как-то оправдать ее и тем самым подальше уйти от животных, которых он до сих пор стыдится, что они его предки Однако на самом деле любовь осталась сама по себе, а размножение видов – само по себе. Одно к другому имеет малое отношение… Любовь – забота разума, размножение – дело все того же мерзкого тела…
– У вас что-нибудь болит?
– Я ждал, что вы это спросите.
– Извините, может быть, мой вопрос вам неприятен?
– Нет, нет. Я здоров. У меня особо ничего не болит, но все же я ненавижу свое тело. Оно отнимает у нас близких… Хотя бы из-за этого…
– Но разум, существуй он без тела, тоже когда-нибудь бы умер…
– Это не так страшно и не так несправедливо. Разум угас бы тогда, когда он устал, тихо заснул бы, и все. Как умирает человек в глубокой старости. Дремлет, дремлет, потом засыпает – и конец. Это естественно. Тело же, особенно убитое насильственно, умирает в страшных мучениях. Но самое невыносимое то, что оно заставляет следить за своими мучениями разум, страдать, искать лихорадочно выход, осмысливать смерть… Вот это самое несправедливое…
Мой собеседник волновался все сильнее и все больше теребил свою бороду. Я постарался переменить тему разговора.
– Есть еще третья истина?
– Есть… Я вам сейчас скажу… Я только закончу про тело… Вы знаете, – пришелец понизил голос, – я мщу своему телу…
– Мстите телу? – переспросил я, тоже почему-то понизив голос, словно наши тела действительно были какими-то обособленными существами и могли услышать нас.
– Да, – довольно сказал бородач, – ему иногда достается от меня.
– Наверно, не даете есть?
– И есть и пить. И нагрузку ему подвешиваю иногда такую, что оно валится от усталости, забывает про все свои прихоти, спит, стонет и оставляет наконец-то меня один на один со своими мыслями…
Гость замолчал…
– Третье, – напомнил я.
– Да, третье… Это тоже простая истина, все о ней знают, но следовать ей особенно трудно. Очень мало людей, которые придерживаются этой истины. Надо освободиться от власти вещей. Вещи порабощают человека, делают его своим узником… Это началось очень давно… Еще тогда, когда обезьяна подняла с земли свою первую палку. «Это моя палка», – дала она понять сразу же своим сородичам. Потом ей встретилась другая такая же палка. «Это тоже моя. Попробуй кто тронь», – пригрозила обезьяна, хотя вторая палка ей была совсем не нужна. Она спрятала ее под камень, но теперь ее жизнь совсем переменилась. Если раньше обезьяна могла пойти куда хотела, то теперь она была привязана к этому камню, потому что стерегла палку. Так палка поработила обезьяну. Но этого мало. У соседней обезьяны, которая была сильнее, но менее сообразительной, не имелось вообще никакой палки. «Это несправедливо, – подумала вторая обезьяна, – когда у одного две палки, а у другого ни одной. Надо отнять у той негодяйки все ее палки. Пусть будут две палки у меня. Это справедливо, поскольку я сильнее». Так возникли войны. Ведь войны были в основном из-за предметов. Пусть это покрупнее предметы: земля, уголь, нефть… Человек до сих пор не понимает, что его беды и огорчения идут только от вещей. Он волочит их на своем горбу всю жизнь, с каждым годом навьючивая все больше и больше. Он волнуется из-за них, хватает инфаркты, но все равно тянется и тянется к вещам, как загипнотизированный. Ему кажется, что чем большим количеством вещей он владеет, тем он свободнее. А на самом деле все получается наоборот. Владея вещами, человек уже не может принимать самостоятельные решения. Решения за него принимают вещи. Вещи делают человека подлым, низким, жадным, завистливым… А человек с каждым днем придумывает все больше и больше вещей.
Рис, завернувшись в бушлат, сладко спал. Раки, дымившиеся на траве, возле костра, уже остыли. После страстной речи бородача о теле я не решался его угощать. Рис завтра съест… Пола бушлата распахнулась, и плечо сына белело в свете костра. Я поправил на нем бушлат.
– У вас нет никаких вещей? – Я спросил бородача лишь потому, что он замолчал и вдруг стало как-то неловко…
– Только самое необходимое. Я в любой момент могу положить то, что мне надо, в чемодан и уехать в любое место. По-моему, это и есть отсутствие власти вещей.