Глядя на солнце
Шрифт:
Смазочная паста придавала эрзац-влажность, которая, видимо, ему польстила. Пошарив, пощупав, он воткнулся в нее с куда большей легкостью, чем оба они ожидали. Но все равно было больно. Она лежала и ждала, что он скажет что-нибудь. Когда вместо этого он начал елозить в ней, она прошептала очень вежливо:
— Боюсь, милый, я не смогла вставить мою штучку.
— А, — сказал он странным, нейтральным голосом, своим профессиональным голосом. — А!
Но не сердито, не разочарованно, как она ожидала, а только начал вторгаться в нее напористей, и в ту секунду, когда его натиск начал отзываться в ней паникой, он пронзительно присвистнул носом, выдернулся и обдал ей живот. Ничего подобного
Едва он немного сполз с нее, она сказала:
— Я промокла. Ты меня промочил.
— Всегда кажется, что этого больше, чем на самом деле, — сказал он. — Как с кровью.
Эта фраза заставила замолчать их обоих тем, что она подразумевала, а не только упоминанием про кровь. Он задышал тяжелее. Она почувствовала запах коньяка. И лежала, а внизу в баре гудели голоса, будто нигде в мире ничего не происходило. Она лежала в темноте и думала о крови. Черное — красное, черное — красное, два цвета вселенной Проссера. А если на то пошло, так, может быть, это единственные цвета в мире.
— Я достану тебе носовой платок, — сказал Майкл.
— Только не зажигай света.
— Ладно.
Скрипнул другой ящик, и он вложил ей в пальцы носовой платок. На ощупь размером в шарфик. Она разостлала платок на животе и мягко описала ладонью несколько кругов по нему. Жест, которым дети показывают, что хотят есть. Да только на нее кого-то сейчас вытошнило. Она смяла платок в шар, бросила его на пол, одернула ночную рубашку и перекатилась на свою половину кровати.
Утром, услышав, что Майкл проснулся, она не открыла глаз. Он вернулся из ванной, насвистывая, уже одетый, потряс ее за плечо, дружески шлепнул по бедру и бормотнул:
— Жду тебя внизу, детка.
Так может быть, все в порядке. Она быстро оделась и сбежала вниз. Да, как будто все было в порядке, рассудила она, потому что он все накладывал и накладывал ей жареного хлеба и наполнял ее чашку прежде, чем она успевала ее допить. Может, он не нашел в ней дефекта, может, он не отошлет ее назад.
Однако она должна была что-то сказать про это. В конце-то концов, это же ведь то, для чего брак. Вечером, когда они переодевались к обеду, она собралась с духом, едва он повернулся к ней спиной.
— Мне очень жалко, что вчера ночью так получилось.
Он не ответил. Наверно, он сердился. И она попробовала еще раз.
— Я уверена… я уверена, что в следующий раз…
Он обошел кровать и сел наполовину рядом с ней, наполовину у нее за спиной. И прижал сильный палец к ее губам.
— Ш-ш-ш, — сказал он. — Все хорошо. Только естественно, что у тебя нервы перенапряжены в такое время. Я до нашего отъезда не буду больше тебе навязываться.
Это было совсем не то, чего ей хотелось услышать. Ласково, да, но словно сказано только, чтобы переменить тему. Ей необходимо было попробовать еще раз. В конце-то концов, они не были такими, как их родители, — они читали книги, а Майкл, предположительно, бывал в лондонских борделях. Она отняла его палец от своих губ.
— В следующий раз я сумею, — сказала она, начиная чуть-чуть дрожать, но, возможно, оттого, что Майкл слишком крепко сжимал ее плечо.
— Мы об этом не говорим, — сказал он непреклонно. — На пока хватит. Ты вполне ничего. — Он прижал обе ладони к ее лицу, ласковые, с запахом мыла. Одна закрыла верхнюю половину ее лица до кончика носа, другая закрыла рот и подбородок. Между двумя его слегка раздвинутыми пальцами просачивался свет. Он продолжал держать ее так, в мягкой клетке своих рук.
В последние две ночи их медового месяца он ее не тревожил. Они вернулись, чтобы поселиться в двух комнатах, которые костлявая мать Майкла отвела им в своем
— Майкл, — сказала она, когда это случилось во второй раз. — Майкл, в чем дело?
— Ни в чем, — сказал он голосом, который означал: и очень даже.
— Скажи мне. (Ответа не последовало.) Давай же. (Ответа снова не последовало.) Нельзя же требовать, чтобы я сама догадалась.
Наконец он ответил усталым голосом:
— Это должно быть непроизвольным порывом.
— О Господи.
На следующую ночь Майкл, немножко выпив для бодрости, объяснил подробнее. Это должно происходить как непроизвольный порыв, иначе никакого толка нет. И за неимением более внятной или хоть какой-нибудь иной информации она согласилась. Если все разложено по полочкам, выходит ужасно. Есть что-то противное в том, чтобы закипеть, извиняюсь за выражение, а потом перестать кипеть минут на десять или около того; она согласилась, покраснев про себя и задавшись вопросом, сколько времени тратят другие женщины. Но нельзя же и дальше продолжать так, никогда не совпадая, будто человечки на часах; она согласилась. Наверное, будет лучше — просто для начала, просто, пока они не узнают друг друга поближе, если они назначат дни, когда она будет… надевать свою штучку; ну конечно, это вовсе не обязательно… Она согласилась. Ему по размышлении кажется, что лучше всего подойдет суббота, потому что в запасе ведь будет воскресное утро, если вечером в субботу он слишком устанет; ну и, может быть, еще среда, то есть пока расписание его дежурств не изменится. Она согласилась, она согласилась. Суббота и среда, сказала она себе, по субботам и средам мы будем непроизвольными.
План отлично сработал. Она научилась лучше управляться с Коробочкой; Майкл не делал ей больно; она привыкла к звукам, которые он испускал, — таким звукам, которые в обычных обстоятельствах ассоциируются с мелкими млекопитающими. В сексе, решила она, есть что-то бесспорно приятное; в том, как секс-дефис твоего мужа соединяется с тобой, в ощущении, что он в твоих объятиях превращается в ребенка.
И все-таки у нее оставалось много времени для размышлений. В конце-то концов, больше всего она любила Майкла совсем не тогда; она бы и хотела, но нет, не тогда. А что до ощущений ниже пояса, как доктор Хедли называла эту часть ее тела… где все эти накаты волн под прямым углом, которые ей подсказали ожидать? Где хриплые крики чаек и гладкий песок, теперь прочерченный единственной полоской следов? Ничего похожего она прежде не испытывала. Или было? Медленное воспоминание прояснилось. Да-да, в Старых Зеленых Небесах они с дядей Лесли играют в Шнурковую Игру. Вот на что это похоже: щекотное, и приятное, и немножко смешное, и особое.
Она засмеялась своему воспоминанию, но это помешало Майклу, и она превратила смех в кашель. Какое совпадение. Но ведь она всегда знала, что секс смешной. Глупенькая доктор Хедли.
И это, пришла она к выводу как-то ночью, лежа под Майклом, это была ее жизнь. Жалости к себе она не почувствовала, просто признала факт. Родишься, вырастаешь, выходишь замуж. Люди притворялись — а возможно, и искренне верили, что твоя жизнь начинается, когда ты выходишь замуж. Но вовсе нет. Выход замуж — это конец, а не начало: иначе почему бы столько книг и фильмов кончалось бы у алтаря? Выйти замуж — это ответ, а не вопрос. И не причина для сетований, а просто факт. Ты вышла замуж, и порядок.