Глядя на солнце
Шрифт:
Исследовать неведомые земли у нее желания не было, и к приключениям ее не тянуло. Вначале она отправлялась на экскурсии по европейским городам: три дня мельтешащих поездок на автобусе с положенными посещениями музеев, три дня заказывания по меню блюд, которые, надеялась она, ее удивят — чаще всего и удивляли. Ездила она одна, и если ей и не хватало Грегори, ощущение одиночества она испытывала редко. Она обнаружила, что компанию ей могут составить самые простейшие вещи: газета, языка которой она не понимала; застойный канал с нефтяными пятнами в обилии радуг; витрина какого-нибудь незатейливого аптекаря или свирепой мастерицы корсетов; уличные углы с запахами кофе, дезинфицирующих средств и мусорных бачков.
Как-то осенью Лесли поведал о куше, сорванном на скачках, и купил ей однодневную
Где-то над затемненным Средиземным морем, пока самолет сеял и сеял свой свинец, Джин вдруг вспомнился стишок, преподанный ей учителем Закона Божьего в ее деревенской школе.
Сперва ПИРАМИДЫ в Египте, стоят они там и поныне; Затем ВАВИЛОНА САДЫ, украшение древней твердыни; В-третьих, ГРОБНИЦА МАВЗОЛА — в память любви и вины…Тут она споткнулась. «В-третьих, ГРОБНИЦА МАВЗОЛА, в память любви и вины»… возведены, вот-вот! «В Эфесе возведены». Но что возвели в Эфесе? Или были возведены Эфесом? «В-пятых, РОДОССКИЙ КОЛОСС, сотворенный из меди» — внезапно в ее памяти всплыла вся строчка, но и только. Что-то Юпитера, кажется, и что-то еще в Египте?
Вернувшись домой, она пошла в библиотеку и поискала Семь Чудес Света, но не нашла ни единого из школьного стишка. Ни даже Пирамид? Ни Висячих Садов Вавилона? В энциклопедии были перечислены Римский Колизей, Катакомбы Александрии, Великая Китайская Стена, Стоунхендж, Падающая Пизанская Башня, Фарфоровая Башня Нанкина, Мечеть Св. Софии в Константинополе.
Ну-ну. Может быть, существуют два разных списка. Или, может быть, списки обновляют по мере того, как строятся новые Чудеса, а прежние разрушаются. Может быть, составляются собственные личные списки. А почему бы и нет? Ничего заманчивого в Катакомбах Александрии она не нашла. Да и вообще они, наверное, давно не существуют. Ну, а Фарфоровая Башня в Нанкине — навряд ли что-то сделанное из фарфора могло сохраниться так долго. Если же и сохранилась, так хунвейбины уж, наверное, разбили ее вдребезги.
У нее зародился план посетить эти Семь Чудес. Стоунхендж она уже видела, да и Падающую Башню и Колизей, если на то пошло. А если заменить Катакомбы Пирамидами, будет уже четыре. Так что остаются Великая Стена, Фарфоровая Башня и Св. София. Первые два чуда можно осмотреть за одну поездку, а тогда, если Фарфоровой Башни больше нет, она заменит ее на собор в Шартре, который уже видела. Остается Св. София, но дядя Лесли как-то сказал ей, что в Турции едят ежей, а потому она заменила ее на Гранд-Каньон. Она понимала, что это небольшое, но жульничество, поскольку Каньон не был созданием рук человеческих, но она только пожала плечами. Кому теперь было ее проверять?
В июне она присоединилась к турпоездке по Китаю. Начали они с Кантона, Шанхая и Наньцзина (как они, оказывается, теперь его называли), где она спросила местных гидов про Фарфоровую Башню. Имелась Барабанная Башня и Колокольная Башня, но про Фарфоровую Башню никто даже не слышал. Как она и предполагала. Ее путеводитель этот вопрос тоже обошел молчанием, зато сообщил ей, что Наньцзин гордится Джу Чонджи, математиком, который приблизительно точно вычислил «пи», а также Фань Дженом, философом, прославившимся своим трактатом
В Бэйцзине, как теперь, по-видимому, называли Пекин, они пробыли три дня. В первый день посетили Великую Стену, напряженно пройдя по ней совсем немного, а сама Стена воздушно вилась и вилась по холмам, исчезая вдали. Это единственный памятник, возведенный человеческими руками, который виден с Луны, — Джин напомнила себе об этом, когда нырнула в темную сторожевую башню, где пахло, как в общественной уборной. Кроме того, она заметила большое количество граффити, вырезанных по верхним камням Стены. Граффити были китайские, а потому выглядели изящными и уместными. Жизнерадостный рыжебородый участник их экскурсии, заметив, что Джин ими заинтересовалась, предположил, что один переводится: «Не стреляйте, пока не различите желтки их глаз». [5] Джин вежливо улыбнулась, но ее мысли были заняты другим. Зачем китайцы врезали граффити в свою Стену? Или это вселенский инстинкт — врезать граффити? Как вселенский инстинкт, толкающий вычислять «пи», пусть и приблизительно?
5
Перефразировка команды, отданной американским стрелкам в сражении при Банкер-Хилле (1775 г.): «Стреляйте, только когда различите белки их глаз».
Во второй день они посещали дворцы и музеи; в третий — храмы и антикварные лавки. В Храме Неба им обещали особое удовольствие — Стену Эха. Джин подумала, что ее как будто когда-то водили в Галерею Шепотов — кажется, такая есть под куполом собора Св. Павла, — но, возможно, это было ложное воспоминание.
Стена Эха находилась к югу от главных зданий Храма — кольцевая, ярдов тридцать — сорок в диаметре с одними воротами. Когда туда вошла экскурсия Джин, группы китайцев уже опробовали эхо. Гид объяснил, что два человека могут встать друг против друга по окружности стены и, говоря обычным голосом, но чуть повернувшись к кирпичам, прекрасно слышать друг друга. Был этот эффект запланирован или возник случайно, не знал никто.
Джин отошла к стене почти у самых ворот. Она испытывала большую усталость. Воздух в Бэйцзине был крайне сухим, и им объяснили, что мелкую всепроникающую пыль ветры приносят прямо из пустыни Гоби. «Не вздумай наклонить головку клюшки, — говорил ей когда-то дядя Лесли, — не то в воздух взвихрится больше песка, чем в пустыне Гоби в ветреный день». Майкл считал ее бесплодной, как пустыня Гоби. Пыль попадала ей в глаза, и она чувствовала, что ее охватывает стремительная печаль. Стену Эха не следовало посещать в одиночестве, как не следует в одиночестве кататься по Тоннелю Любви. Ей не хватало… кого-то, она не знала кого. Не Майкла, но, может быть, какого-то варианта Майкла, кого-то, кто все еще рядом и все еще хороший спутник, кого-то, кто мог бы пройти через круг по диаметру и встать напротив и покашлять в ее направлении, а затем побрести на середину и пробурчать, что от этой стены нет никакого толку, и неужто в Китае даже не слышали про индийский чай? Кого-то чуть ворчливого, но никогда к этой ворчливости серьезно не относящегося. Кого-то, кто мог бы доводить ее до зевоты, но никогда не внушал бы ей страха.
И не надейся. Она прислонилась к стене и прижала ухо к кирпичной вогнутости. Какое-то неразборчивое бормотание, а затем со внезапной четкостью два западных голоса:
— Ну, давай же.
— Нет, ты первый.
— Давай же.
— Я смущаюсь.
— Ничего ты не смущаешься.
Голоса предположительно принадлежали кому-то из экскурсии Джин, но точно она их пока не опознала. Стена словно бы отсасывала индивидуальность из голосов, так что они были просто западными, мужским и женским.