Глядя на солнце
Шрифт:
— О, я рожу и уйду от тебя. — Ничего подобного она говорить не собиралась, но почему-то слова, сказанные инстинктивно и без осознанной смелости, ее не удивили. Казалось, они не удивили и Майкла. Он только засмеялся.
— Ах ты, моя девочка, — сказал он с присюсюком, который при нормальных обстоятельствах вызвал бы у нее неловкость, но теперь она испытала только недоумение. Майкл явно ничего ни о чем не понял.
— Но, пожалуй, я уйду от тебя, а рожу потом. Пожалуй, в таком вот порядке. — И вновь слова ее не удивили: теперь, когда она их отрепетировала, они показались не только неопровержимыми, но почти банальностью. И страха она тоже не испытывала, хотя ожидала, что Майкл рассердится.
А
Ей хотелось сказать: послушай, оно никак с тобой не связано, мое решение то есть. Мне необходима более трудная жизнь, только и всего. Суть в том, что я хочу жизни первого сорта. Возможно, я ее не обрету, но единственный мой шанс — освободиться от второсортной жизни. Возможно, у меня ничего не получится, но все равно я хочу попытаться. Это только мое дело, а к тебе оно отношения не имеет, так что не тревожься.
Но ей не удалось бы сказать ничего подобного. Следовало соблюсти определенный декорум, так же как и в вопросе о том, нет ли у Майкла связей на стороне. Приходится соблюдать некоторые правила, признавать некоторое право сердиться; уважать некоторые формы лганья; приходится взывать к чувствам другого человека, взаимно притворяясь, будто эти чувства существуют, хотя и подозреваешь, что их нет и в помине. Все это, разумеется, было неотъемлемой частью того, что она подразумевала под второсортной жизнью.
Она сознавала, что Майклу ее отъезд может причинить боль; но эта мысль не только не подтолкнула ее остаться, но и вызвала легкое презрение к нему. Никакой гордости она из-за такой реакции не ощутила, но отрицать ее она не могла. Потому что впервые за все время их брака она осознала некоторую власть над ним. Возможно, власть всегда провоцирует презрение — возможно, потому он и считал ее глупой до невозможности. Если так, то тем больше причин уехать.
Уехать ей хотелось немедленно, но она не уехала. Для ребенка будет лучше, решила она, если он проспит первые месяцы своего существования без излишних отголосков жизни, ждущей впереди, жизни вовне; лучше не начинать его тревог прежде, чем это станет абсолютно необходимым. Ну и на прощание следовало немного оберечь Майкла. Если она исчезнет сейчас, беременная всего два месяца, по деревне пойдут разговоры, что она сбежала к любовнику, к какому-нибудь жиголо чаепитий с танцами или к цирковому атлету. А если она уедете ребенком или на последнем месяце беременности, они не будут знать, что им думать. Может быть, решат, что она сошла с ума. Ведь говорят, женщины после родов часто сходят с ума, и, без сомнения, такая вероятность значительно выше для женщины ее возраста.
Соседки говорили ей, что позднее дитя — благословенное дитя. Доктор ненавязчиво предупредил ее о болезни Дауна и вновь упомянул лондонские поезда. Майкл опасливо следил за ней, переходя от мальчишеских самопоздравлений к неопределенным страхам. Она ощущала присутствие этих страхов, но ничего не делала, чтобы их рассеять. Наоборот, она их использовала. Она знала, что беременным женщинам положено уходить в себя, что мать и нерожденное дитя обосабливаются в автономную республику, и древняя племенная магия учила мужчин вести себя иначе по мере того, как животы их жен вздувались, — учила их благоговению, которое часто выражается в сентиментальной слезливости.
И потому Джин делала вид, будто уходит в себя гораздо глубже, чем было на самом деле. И начала привередничать,
Беременность словно подзуживала ее ожидать чего-то большего, и эта так легко дающаяся привередливость словно нашептывала ей, как тайный бриз, что характеру вовсе не обязательно оставаться неизменным. Эта фаза нечестного притворства особого удовольствия ей не доставляла, но она считала ее важной; у нее еще не хватало смелости быть абсолютно честной. Быть может, это придет с ее новой жизнью, ее второй жизнью. Она вспомнила разочарование от гиацинтов дяди Лесли. Что же, может быть, гольфовая подставочка все-таки способна проклюнуться. Как-никак, она же деревянная.
Под плоским, ни к чему не обязывающим небом этой осени, когда мягкий ветер раздвигал ее макинтош и выставлял напоказ живот, ей иногда вспоминался пилот-сержант Проссер. Назначение пришло за две-три недели до свадьбы. Он стоял у пропитанной креозотом калитки с резными лучами восходящего солнца, переминался с ноги на ногу, иногда резко опуская голову проверить, что его чемодан благополучно зажат под мышкой; потом он улыбнулся, не глядя на нее, и зашагал прочь. Джин хотела пригласить его на свадьбу, но Майкл нахмурился. Что сталось с Проссером? Джин посмотрела на небо, почти ожидая, что оно ответит.
Проссер был смелым. Он сказал, что трусил, он сказал, что выгорел, но дело было в другом. Нет смелости без страха и без того, чтобы признаться в страхе. Мужская смелость отличалась от женской смелости. Мужская смелость заключалась в том, чтобы пойти и быть почти наверное убитым. Женская смелость — во всяком случае, так говорили все — заключалась в стойкости. Мужчины доказывали смелость в яростных схватках, женщины — в долготерпении. Это отвечало их природе: мужчины были обидчивее, раздражительнее женщин. Возможно, для смелости надо сердиться. Мужчины уходили в широкий мир и были смелыми, женщины оставались дома и доказывали смелость, стойко перенося их отсутствие. А потом, с усмешкой подумала Джин, мужчины возвращались домой и раздражались, а женщины доказывали свою смелость, стойко терпя их присутствие.
Она оставила Майкла, когда была на седьмом месяце беременности, и в то утро сделала для него нужные покупки. Конечно, будут трудности с… ну, например, с подоходным налогом; однако, если прежде неясные опасения трудностей могли годами задерживать ее тут, теперь все это не казалось сколько-нибудь важным. Она не чувствовала себя умудреннее из-за беременности: просто угол ее зрения изменился; хотя по-своему это могла быть и форма мудрости. Она перебрала в уме другие браки в их деревне и с облегчением убедилась, что ее брак был вовсе не самым худшим. Миссис Лестер, которая иногда по неделям не выходила из дому, если синяков было слишком много, как-то сказала ей: «Я знаю, с ним не так просто управляться, но кто будет его обстирывать, если я уйду?» Для миссис Лестер в этой логике была меланхоличная неотразимость; и Джин тогда согласно кивнула и подумала, что миссис Лестер немножко простовата, хотя и не настолько.