Гнёт. Книга 2. В битве великой
Шрифт:
Вместе с толпой Ронин шёл по аллеям. За ним едва поспевал секретарь редакции. Однако около павильона ремесленного училища Ронин услышал знакомый и милый голос "Татьяны". Багрова показывала экспонаты и давала пояснения гостям. Хотелось подойти к ней, протянуть руки, но он поборол в себе это желание и снова ускорил шаг.
— Послушай, Виктор Владимирович, куда это тебя несёт? — взмолился секретарь.
Ронин очнулся, недоумённо посмотрел на своего спутника. Они вошли в павильон, где были представлены военные экспонаты. Ронин сразу остановился
— Постоим здесь, — предложил он.
— Пожалуй, — согласился секретарь редакции, — действительно интересно.
— Я был участником штурма. Вот Скобелев… Смотри, смотри — дикий наездник, это Громов. Обоих уже нет в живых. Как мало осталось боевых туркестанцев.
Он задумался. Очнулся от слов товарища:
— Взгляни-ка, Виктор Владимирович, прислали на выставку скорострельную пушку образца 1909 года. Интересный экспонат, не правда ли?
Ронин оторвался от картин, подошёл посмотреть орудие.
— А вот и последнее слово техники — пулемёт "максим", — продолжал восхищаться секретарь.
— Это изобретение американского конструктора Максима Хайрема Стивенса, — пояснил Ронин. — Я бы предпочёл, чтобы мысль изобретателя работала на благо человека, а не для его уничтожения.
— Ну, дорогой мой, золотой век не скоро настанет. А пока: хочешь мира — готовься к войне.
К ним подошёл редактор в сопровождении заведующего научным отделом выставки Остроумова.
— Николай Петрович просит побывать у него в отделе, — обратился редактор к секретарю. — Посмотрите, что можно дать в газету. А вы, Ронин, пишите общий обзор. На себя беру отчёт об открытии выставки. Надо спешить.
Ронин простился с товарищами.
Около чайханы его окликнули:
— Ой, тюра-джан, вас ли видят глаза мои?
Он оглянулся.
Под навесом на кашгарской кошме сидел дервиш Сулейман. Рядом расположились Арип и незнакомый мужчина в цветном халате. Все трое пили чай.
Обменявшись приветствиями, Ронин спросил:
— Откуда ты, вечный странник?
— Хожу вокруг земли. Обошёл Каспийское море. А завтра вот с другом Машрабом и его женой идём на Памир.
Арип бесшумно встал, прошёл в соседнюю ошхану [50] , вернулся с блюдом горячего плова.
50
Ошхана — восточная столовая.
— Вот, тюря-шаир, старого Арипа в его хижине не хотели навестить, так я здесь угощу вас.
Молодой ясноглазый юноша обошёл всех с кумганом и полил на руки.
— Это мой младший, Азиз-певец, ученик Сулеймана, — сказал Арии с гордостью.
После вкусного плова и пиалы душистого чая Ронин пожал руки друзьям.
— Пора. Мне надо осмотреть выставку. Надеюсь, ещё увидимся.
— Дай бог, — грустно ответил Арип.
В суете и заботах прошёл
Теперь, вспоминая Ладу, Ронин удивлялся, как тогда, на концерте, смог удержаться в границах благоразумия. Если встретит её сейчас, то наверняка наделает массу глупостей. Лучше уберечь и себя и её от опасности.
На город пали сумерки. Тихая осенняя грусть разливалась вечерней прохладой.
Ронин шёл медленно и, сам того не замечая, свернул к Соборке, к запретному месту. Думал о своём одиночестве, о судьбе, что уготовила ему в конце пути неожиданное и трудное испытание.
Раздумье прервал знакомый голос:
— Капитан! Здравствуйте, дорогой.
Саид-Алим соскочил с пролётки и подбежал к Ронину.
— Как хорошо, что встретил вас. Смогу, наконец, поделиться своими огорчениями и радостями…
— У вас огорчения? — не поверил Ронин.
— И ещё какие. Вы знаете, что проделала моя четвёртая жена?!
— Откуда же мне знать?
— Вы оказались прорицателем. Помните, у меня на празднике акробат людей потешал?
— Помню. Красивый парень.
— Так он, жулик такой, показывая номера, делал условные знаки Наде. На другой день она с ним бежала.
— Да ну!
— Пошла в парандже в баню, служанку взяла. А из бани в европейском платье уехала на извозчике с акробатом прямо на поезд.
— Бестия! Зато остались ваши десять тысяч…
Саид-Алим весело рассмеялся:
— Она и деньги забрала.
— Но ведь книжка-то была у вас?
— Заявила в сберегательной кассе, что книжку у неё украли. Деньги выдали по паспорту. Ловко?
— Да. Женщины околпачивают нашего брата. Вы очень огорчены?
— Зачем огорчаться? Рассердился немного, поехал в Москву. А потом смеялся, когда вспоминал.
— Не жаль денег?
— Разве деньги меня делают? Нет, я делаю деньги. Прислать вам завтра Дастана? Покатайтесь, а то у вас такой вид, точно ваша Надя тоже от вас сбежала.
— Ну, дорогой, от меня некому бегать. А на Дастане завтра вечером с удовольствием поскачу в степь.
— Вот хорошо. Обязательно пришлю к восьми часам…
Дома все спали. Ронин прошёл в кабинет. Написал в редакцию рапорт об отпуске по срочным семейным обстоятельствам. С иронией подумал: "Разве не срочные семейные обстоятельства — бегство от любимой? Останусь — наделаю глупостей".
В раскрытые окна тянуло прохладой и запахом ночной красавицы. На тумбочке стояла ваза, — в ней розы.
Тишина настроила Ронина на грустный лад.
И вдруг послышался гул. Качнулся пол под ногами. В столовой зазвенела, задребезжала посуда. Гул нарастал. Землетрясение, — понял Ронин. Бросился в комнату Анки, встретил её в дверях. В одной сорочке, прижимая к груди детей, она бежала в сад. Крикнула на ходу:
— Папка, захвати одеяло!
Он стянул с вешалки тёплый халат, взял два одеяла. Побежал следом за Анкой. С потолка уже падала штукатурка, потрескивали стены.
В саду, под кустом сирени, на скамейке сидела Анка. Укутал её халатом.