Гнёт. Книга 2. В битве великой
Шрифт:
— А вот тогда мы покажем "убыток" — разнесём лавчонки, повыкинем товары…
— Верно! Так их, живоглотов, учить надо! Пошли!
Вскоре на Госпитальном базарчике бабы громили лавки.
Немедленно об этом стало известно полицмейстеру Кочану. Подкрутив свои длинные запорожские усы, он гаркнул:
— Подать пролётку! Вызвать десять полицейских!
Появление наряда полиции не устрашило бунтовщиц. Едва полицмейстер открыл рот, чтобы пригрозить солдаткам, как в него полетели картошка, яйца, палки.
Кочан втянул голову в плечи, крикнул кучеру:
— Живо
Пролётку догнал вестовой на взмыленной лошади.
— Ваше высокоблагородие, на Воскресенском базаре бунт. Солдатки разносят лавки…
Кочан опешил.
— Поворачивай! — скомандовал он кучеру. — Отставить губернатора, гони на Воскресенский…
На другой день почти все лавки были закрыты. Положение с продовольствием ещё более ухудшилось…
В чайхане собирался народ. По вечерам сюда заходили Арип и оба его сына — Рустам-кузнец и Халдар-арбакеш. До поздней ночи шёл разговор о войне, о будущем. Заглядывала в чайхану и местная интеллигенция. Она была растеряна, не знала, к кому примкнуть. Духовенство мечтало о газавате и стремилось к турецкой гегемонии, капиталисты тянулись в сторону Афганистана и британского влияния. И те и другие, были уверены, что война кончится поражением Россия. Им было неведомо, что растёт и крепнет в России новая сила — революция.
Среди бедноты старого города часто звучало слово "большевой". Никто точно не знал его значения. Но оно было понятным, близким сердцу, сливалось с образом трудового человека. Люди верили тому, что говорил русский рабочий. И бывало, устроив очередной "гап", то есть разговор, узбеки через Рустама приглашали из мастерских русских рабочих.
Частым посетителем этих собраний стал Саид-Алим. Хитрый и дальновидный, он быстро разведал расстановку сил и определил, на какую сторону склонится чаша весов в будущем. Втихомолку продал обе дачи, свернул торговлю, а деньги перевёл в Яркенд, где родственник приобрёл для него большое имение. Когда начались восстания против мобилизации на тыловые работы, Саид-Алим заявил в кругу торговцев:
— Я отправляюсь в хадж. Продлится он, как обычно, не менее трёх лет…
— А как же ваша семья? — подозрительно глядя на него, поинтересовался Ишан-Ходжа.
— Дети у меня маленькие, призыву не подлежат, семью пошлю к родственнику.
Поэтому никто не удивился, когда вереница арб, нагруженных кладью, с людьми, восседающими сверху, со скрипом тронулась в дальний путь. Арбакеши были заарендованы до Таласа. Этот мирный караван сопровождали десять джигитов из молодых слуг Саид-Алима. Сам он остался в Ташкенте. Чего-то выжидал. В начале марта разнеслась весть об отречении от престола Николая. Саид-Алим созвал своих многосемейных рабочих, сказал:
— Я уезжаю в святые места. Хадж продлится три-четыре года. Здесь у меня остаются некоторые запасы продуктов и топлива. Переселяйтесь со своими семьями, пользуйтесь запасам и и оберегайте имущество до моего возвращения.
Поражённые великодушием богача, люди низко кланялись, прижимали руки к сердцу:
— Да будет благословен твой путь, бай!
— Будь покоен, всё сбережём.
— Твоё
Весть об отъезде Саид-Алима разнеслась по старому городу не сразу. Только на пятый день узнал об этом Ишан-Ходжа. Призадумавшись, спросил у своего горбатого любимца:
— А не последовать ли нам его примеру? Человек. Он хитрый, что-то пронюхал…
— Что вы, что вы! Разве можно оставить народ без вашего разумного слова?
— Скажи, суетливый, кому ты служишь?
— Вам, уважаемый! Вам, защитник веры, служитель великого пророка Магомета. — А про себя подумал: "И англичанину, он хорошо платит".
В железнодорожных мастерских рабочие горячо обсуждали историческое для России известие: Николай Второй отрёкся от престола, вся власть перешла в руки Государственной думы.
— Манжара идёт, что-то он знает, — пронеслось по цеху.
— Как не знать, председатель рабочего комитета…
Немолодой мужчина, с крупной лысеющей головой и пышными усами над упрямо сжатым ртом прошагал торопливо по цеху, бросил на ходу:
— Ребята! Будет митинг. Собирайтесь во дворе.
Разговоры затихли, цепочка потянулась к дверям.
Двор уже заполнили рабочие пассажирского депо и паровозной бригады.
На трибуну поднялся студент Бельков. Он служил техником в городской управе и принадлежал к партии социал-демократов. Бельков сообщил, что вчера рабочая делегация явилась к городскому голове Маллицкому, желая выяснить, что происходит в Петрограде.
— И вот, товарищи, что получилось: Николай Гурьевич позвонил генерал-губернатору Куропаткину, просил принять рабочих делегатов. Получил разрешение и вместе с нами направился в Белый дом. В приёмной нас ожидал Куропаткин, внимательно выслушал и говорит:
— Телеграмма действительно получена, но надо проверить факт. Я сделал запрос в военное министерство.
Мы стали возражать:
— Это затягивает дело, пора приступать к организации управления. Куропакин ответил:
— Советую не торопиться!
Ну что с ним говорить? Плюнули и ушли. А на улицах народу тьма. Все с красными бантами на груди. Всюду митинги. Оказывается, Михаил тоже отрёкся, не пожелал царствовать. Власть у Государственной думы. А там Родзянко с Милюковым работают, да Керенский надрывается, речи говорит…
Слушал Аристарх, а сердце горело, не вытерпел, взбежал на трибуну.
— Товарищи! Какие могут быть переговоры с царским генералом! Народ должен взять власть в свои руки. Пора организовать Совет рабочих депутатов.
Буря рукоплесканий покрыла его слова. Стали называть фамилии люден, которым доверяли.
— Манжара!
— Ляпина давай!
— Казаковых братьев! Не выдадут рабочий класс!
— Колесникова! Дельный парень!
— Паровозчика Гололобова!
Совет был избран. Ему поручили связаться с городскими организациями и держать рабочих в курсе событий.
К Совету рабочих депутатов, в основном большевистскому, примкнули многие интеллигенты. Одни — беззаветно преданные идеям Ленина, другие "шатающиеся".