Гнёт. Книга 2. В битве великой
Шрифт:
— Здорово, ребята! Жалоб нет?
Все молчат. Начальник госпиталя поясняет:
— Тяжелобольные, ваше высочество…
А сестрица из угла шагнула к самому главному. Глаза горят, лицо словно снег…
— Я с жалобой обращаюсь! Неделю больных не отправляют в тыл. Кормить нечем, медикаментов нет…
Посмотрел на неё сиятельный, усмехнулся:
— Вам, сестричка, в обществе блистать надо. Такие губы только целовать, а вы возитесь с солдатнёй.
Смотрим, всегда ласковая, тихая, а тут загорелась вся гневом.
— Вы!..
Батюшки, что тут было! Вся свита засуетилась, а командующий орёт:
— Взять под арест! В карцер! Назначить полевой суд! Расстрелять!..
Тут солдаты как зачнут кричать: кто ругается, кто подушкой, кто туфлей кидает. Смыло всё начальство, словно волна слизнула, но и сестрицу нашу увели.
— Что же дальше было? — У Ронина прыгали губы, дрожали руки.
— На другой день слышим: командующий не уехал, ждёт суда. Хочет поглядеть на расстрел. Ан вышло-то совсем по-другому. Карцер-то был при штабе. Вот на другое утро, как по команде, все больные, все санитарки и обслуживающий персонал пришли в штаб. Поглядел бы ты! Кто с костылями, кто с повязанной головой, у кого рука на перевязи, кого двое санитаров волокут под руки. Да, друг, любит русский народ правду и встаёт за неё стеной…
— Дальше, дальше… — торопил Ронин.
— Эх, сердечный! Дальше-то что было… Выскочил сам командующий. Опешил.
— Освободи сестрицу! — кричат раненые.
— Не дадим в обиду!
— Добром пришли… Освободи!
Он как заорёт:
— Вызвать караульную команду!
Вывели, значит, десяток солдат, построили, ружьями бряцают. А наши:
— Эх ты, гад этакий! На немца идти в бой тебя нет, сидишь в вагоне, вино хлещешь, а раненых воинов расстреливать!
— Стреляй, гадина!
— Придёт на тебя управа!
— Сотрёт вас народ! Паразиты…
Ну, он осатанел:
— Стрелять!
А солдаты вместе с караульным офицером ружья со штыками на изготовку, да как повёрнут и на него.
— Уходите, ваше высочество, — говорит офицер. — Сегодня ваш племянник отрёкся от престола. Телеграмму на телеграфе люди читали…
Мы все тут: "Ур-ра! Свобода! Долой паразитов!"
Ну он и уехал не солоно хлебавши.
— А сестрица!
— Что сестрица… Мигом освободили. Да она на ногах не держится. Говорят: тиф. Ну её санитары подхватили и на носилках в госпиталь.
— А дальше?
— Да я-то уже мог двигаться. Не захотел возвращаться. Шутка ли, царя скинули. Потащился в свою часть, а часть отступает. Так с ней и ушёл. Пора было, над городом рвались снаряды. Слыхал я, лазарет разбомбили.
Потрясённый рассказом, Ронин лежал недвижимо.
— Аль плохо тебе, родимый? — забеспокоился бородатый.
— Сестрицу… убило снарядом?.. — едва слышно спросил он.
— Сказывают, от госпиталя
— Жена…
— Воля божья. Уж такой-то дорогой человек была…
Бурные дни переживал Ташкент в сентябре 1917 года. Туркестанский комитет Временного правительства вёл неустанную борьбу с Ташкентским Советом рабочих и солдатских депутатов, стремясь подорвать его авторитет среди народа, физически уничтожить руководителей рабочего класса. Устраивались налёты на Дом Советов, делались обыски, погромы. Членов Совета бросили в тюрьмы. В знак протеста железнодорожники объявили забастовку. По тревожному гудку 19 сентября 1917 года остановились все паровозы, перестала работать городская электростанция, прекратили движение трамваи. После митингов рабочие разошлись по домам.
Город погрузился в тишину и темноту.
Эшелон генерала Коровиченко подошёл к ташкентскому вокзалу. Едва солдаты начали выгружаться, как на перроне появились рабочие. Они заводили дружеские беседы, пытались вызвать прибывших на откровенный разговор. Солдаты молчали, настороженно приглядываясь к собеседникам. Они явно не доверяли им.
Аристарх, потолкавшись среди солдат, прошёл в конец поезда, где заметил санитарный вагон. Каково было его удивление, когда дверь отворилась и на площадке появился Ронин с небольшим чемоданом в руке. Он был худ и бледен. Сбритые во время болезни волосы отросли и кудрявились.
— Виктор Владимирович! Как это вы с карателями пожаловали? Воевали?
— Было немного! Ну, здравствуйте!
Они обнялись. Аристарх забрал чемодан.
— Рассказывайте!
— Расскажу потом. Сейчас о главном. Временное правительство падёт не сегодня-завтра. Керенский безумствует, делает глупости. Этим солдатам в Петрограде наговорили чёрт знает что.
— То-то они зверем смотрят…
— Там им внушили, что Советы рабочих и солдатских депутатов — это шайка разбойников. Грабят мирное население, расстреливают мирных жителей и хотят свергнуть законное правительство.
— Вот ведь гады! А вы сделайте-ка у нас сообщение.
— Завтра. Сегодня домой, только что после сыпняка. Отдохну.
— Как вы доберётесь? Извозчиков-то нет.
— Доберусь. На санитарной повозке и доберусь. У меня с медиками дружба.
Анка радостно обняла отца. И вот после радостных приветствий, взволнованных вопросов, оставшись один в своей комнате, Ронин лёг в постель. Окно, выходившее в сад, было открыто. Ветер тихо колебал тюлевую гардину. Он повернулся к стене и увидел в рамке карточку Лады. Сердце защемило тихой грустью. Подумал: "Родная моя Ладушка, угасшая звёздочка. Прочертила ты тусклый небосклон моей старости и угасла…"