Гнездо орла
Шрифт:
Аплодисменты. „Все-таки да или нет?“ — снова спрашивает студент. „Конечно, нет“, — отвечает доктор Лей. „Тогда для чего вы только что процитировали Робеспьера?“ Ответ: „Чтобы показать, насколько не изменилось наше эмоциональное „да“. Но мы научились ставить заслоны нашим „внутренним убеждениям“ в виде цивилизованных законов. Аппарат СС — не „сверкающий меч“, а скучный следственный орган“.
Последний визит на новостройку, незапланированный. Два больших трехэтажных дома, развернутых входными дверями друг к другу, между ними — спортивная площадка. Дома новенькие, краска на дверях еще не высохла; при нас вставляли стекла на верхних этажах. Около домов — толпа людей, грузовики, тележки с пожитками, мебель, кучи вещей. Все шумят, кричат, полицейские стоят тут же, не вмешиваясь. Эти дома должны были заселить к Первому мая, но строители что-то не доделали, и заселение отложили. Когда Роберт был уже в городе, рабочие решили вселяться сами, не дожидаясь официального разрешения. Они вывезли из своих старых бараков все вещи и потребовали у мэра ключи от своих новых квартир. Но ключей им не дали. Тогда они послали делегацию к Роберту. Делегацию не пропустили. Они послали еще и еще… Так тянулось до вечера. Их семьи сидели на улице с
7
Константин Хирль (1875–1955) — имперский руководитель рабочих, рейхсляйтер.
8
Адольф Хюнлейн (1881–1942) — руководитель Н-с автомобильного корпуса, рейхсляйтер.
Их квартира оказалась на первом этаже — в три комнаты, с большой прихожей и кухней-столовой (это что-то новое в архитектуре). Хозяйка, фрау Миллер, в первый раз вошла в нее вместе со мною, но остановилась у порога. Взгляд у нее был ошеломленный. Она спросила Хюнлейна, внесшего ее мальчика, не ошибка ли это, ведь их всего пятеро в семье, а тут целый дворец? Адольф весело ответил, что это может быть ошибкой только в другую сторону. Прибежал хозяин, стал извиняться, видимо, за то, что без него все перетаскали, пока он „дискутировал“. Мужчины что-то двигали, а фрау Миллер все ходила по квартире, вытирая слезы; ее сын Макс ездил на своей тележке и смеялся. Он сказал, что у него есть еще две сестры — отличные девчонки, обе сейчас в спортивном лагере Гитлерюгенда. Для них самая подходящая комната — та, что с балконом: на нем они разведут цветы. Мать, услышав наш разговор, похвасталась сыном: мальчик хорошо учится, его приняли в Национал-социалистический Шахматный союз. Девочки тоже активные: младшая состоит в Союзе девочек, старшей скоро восемнадцать, и она уже работает в отделе SP Гитлерюгенда, занимается связями с издательствами и архивами. „Такие умные дети, — говорила она, опять вытирая слезы — Сама-то я мало училась, и муж — тоже. Мы никогда так не жили, спасибо нашему фюреру, да продлит господь его годы. Он заботится обо всех немцах. А уж о нас, рабочих, никто не позаботится лучше нашего дорогого вождя, да усыплют ангелы путь его розами и лилиями. Он сам из бедных крестьян… он наш, и мы его так любим! А то ведь эти подлецы из муниципалитета, уж конечно, такой хороший дом хотели к рукам прибрать и прибрали бы, хоть и наврали с три короба, а он приехал, и все сразу забегали“. Она засмеялась, но вдруг смолкла и посмотрела на меня с опаской. Пока я соображала, как мне назваться, чтобы ее успокоить, она опять заулыбалась и предложила выпить чаю. Через полчаса мы сидели за столом: хозяин с хозяйкой, их сын Макс, мой телохранитель, Фридрих Рейнгардт [9] и Адольф Хюнлейн со своими секретарями. Позже я узнала, что вслед за нашим такие же „чаепития“ начались почти во всех квартирах, но наше оказалось самым представительным — рейхсляйтер, обергруппенфюрер, да еще заглянул доктор Рентельн [10] , но посмотрел на меня (удостоверился) и, поздоровавшись с хозяевами, удалился. Я поставила слово „чаепитие“ в кавычки, хотя мы-то как раз пили именно чай. Я спросила Адольфа, нельзя ли сделать для мальчика удобную коляску, современную, легкую, и он обещал. Хозяин все время порывался выставить на стол бутылку и, по-моему, вскоре начал догадываться, что его гости не выражают готовности из-за присутствия здесь моей персоны. Это обстоятельство сильно его смущало, и он стал посматривать на меня с опаской, как недавно его жена.
9
Фридрих Рейнгардт (1895–1969) — статс-секретарь министерства экономики.
10
Эдриан Теодор фон Рентельн (1897—?) — начальник штаба Трудового Фронта, будущий Генеральный комиссар Литвы.
Время промелькнуло неуловимо быстро; было уже далеко за полночь, когда все спустились к машинам. Опять было очень шумно: споры, смех, едва ли не дружеские объятия, как будто все со всеми выпили на брудершафт. Не знаю, так это или нет, но выпили крепко. Ты не поверишь, Руди, но из всей свиты трезвыми вышли только семья Миллер, ее гости и Роберт.
В машине он сказал мне, что его визит сюда должен был занять не более часа, а благодаря мне отнял четыре с половиной. Я попробовала шутливо посочувствовать ему, сказав, что понимаю, как грустно одному умному среди сильно поглупевших, но моя шутка неожиданно вызвала у него приступ такого нешуточного тяжелого раздражения, что мне сделалось не по себе. Я сама чувствовала себя спокойно и легко. Мне понравились эти люди; было понятно и приятно все, что произошло. Я была рада за них и не понимала, что с Робертом… не понимала настолько, что прямо спросила — что не понравилось ему. Он ответил,
Завтра мы едем в Йену. Роберт там учился. Надеюсь, настроение у него переменится.»
5 мая 1938 года.
«Километров за десять до Дрездена наш поезд остановили, и мы вышли еще раз взглянуть на „Саксонскую Швейцарию“.
Роберт предложил проехать на автомобилях в Кенигштейн. Помнишь, после войны мы были с родителями в „Семи дубах“ и в Мейсене, но тогда Кенигштейном любовались только лишь издали.
…Дорога в гранитном массиве, головокружительной спиралью. Эльба внизу, как серебристая ленточка на зеленом ковре. Голова Горгоны на воротах, кажется, и нас сейчас обратит в гранит, как все вокруг. Каменный остов среди облаков. Жутковатое место. Роберт сказал, что сюда хорошо было бы поселить наших физиков, как Август — Беттгера.
Поднялись на верхнюю площадку замка. Я увидела высеченные в камне цифры 1705 и слова „Аугустус Рекс“, а рядом — „Oftag IV В“, серой краской — шифр канцелярии рейхсфюрера. Я прошла вдоль стены. Маленькие позеленевшие пушки в бойницах, горки сросшихся ядер… Роберт спросил, что я хочу посмотреть: тюрьму Георгенбург, где Август похоронил заживо создателя саксонского фарфора, или „чумной колодец“ — оттуда никогда не выносили останков. Я ответила, что хочу в Цвингер.
Ты помнишь Цвингер моего детства и твоей молодости? Кажется, все осталось на местах — и Геркулес с земным шариком на плечах на вершине Центрального павильона, и добродушные фавны, и толстячок Путти, и переливы света в „купальне нимф“… Гауляйтер Мучман показал приобретения: два Брейгеля, Тенирс, Гольбейн. И по-прежнему счастлив молодой Рембрандт с Саскией на коленях, и плачет младенец Ганимед в когтях орла, и святая Инесса похожа на нашу маму в молодости, и так же, как в детстве, я, зажмурившись, пробежала мимо „Урока анатомии доктора Тульпа“, но… В галереях почти никого нет! Альбертинум пуст. Я спросила директора, отчего нет посетителей? „Есть, фрау, есть… Будут“. Через три часа у Коронных ворот уже стояли четыре автобуса. Я услышала: „Глюкауф! глюкауф!“ [11] — срочно привезли шахтеров.
11
«Счастливо подняться!» — традиционное шахтерское приветствие.
От Роберта я получила следующий ответ (дословно): „Венера с Вирсавией переживут, если на них станут меньше таращиться бездельники туристы. Нашим же, чтобы дорасти до „чего-то сверх необходимого“ [12] , требуется время. А детей сюда иногда возят“. Куда же подевались „наши“ из моего детства? Ведь здесь всегда было так много людей! И какой контраст с тем, что началось на другой день на огромном внутреннем дворе! Праздник национального труда! По периметру поставили сотню торговых прилавков с зонтиками от солнца. Товары разные, по очень низким ценам. В центре — профессиональные соревнования, детские спортивные игры, несколько тиров… Вечером — речи, награждение победителей, карнавал, фокусники, театральные постановки. Все это было замечательно! Но на сколько же лет рассчитана эта программа „дорастания до чего-то сверх необходимого“? Ответь прямо — они у Германии есть? Или от дешевого балагана человека проще толкнуть в окопы, чем от Рембрандта?
12
Слова короля Лира из трагедии Шекспира.
Все были счастливы, веселились, а Роберт скучал. Что с ним происходит? Его так любят! Разве эта любовь миллионов простых и искренних людей не предел мечтаний, не вершина состоятельности политика?!
Мне он почти перестал отвечать, заявив, что от моих вопросов у него ноют зубы. Завтра едем дальше, на юг. Но я уже задала тебе столько вопросов, что, задав больше, боюсь перестать надеяться на ответ.
Твоя сестра Маргарита.»
Собираясь в Италию, Гитлер попросил Гесса взять у начальника рейхсканцелярии Ламмерса запечатанный пакет, вскрыть его и прочесть документ.
— Только после моего отъезда, пожалуйста, — попросил он.
«Завещание» Гитлера — четыре листа; к ним записка для Рудольфа:
«Я оставил это для облегчения души. Я не богат, но мои близкие обеспечены еще хуже, и если со мной что-нибудь случится, пожалуйста, позаботься о том, чтобы все перечисленные здесь суммы были им переданы, а назначенные им пенсии выплачивались.
Все это настолько личное, что я могу довериться только тебе. Спасибо.
Всегда твой Адольф».
Визитом Гитлер остался доволен. Прошли те времена, когда чванливый «потомок цезарей» выпячивал колесообразную грудь, снисходительно поглядывая на германского канцлера в куцем плащике, громогласно называя его политику «бестолковой».
Единственное, чем дуче потряс воображение фюрера, — это размерами своего кабинета в Венецианском дворце. Все же остальное часто выглядело просто смехотворным: демонстрации и митинги — сплошной галдеж, военный парад, особенно проезды на картонных танках и кургузых грузовичках — детская забава.
Зато от архитектуры Рима, Флоренции, Тосканы фюрер был в восторге и всем говорил, что его мечта — приехать сюда инкогнито и ходить по картинным галереям. А дуче живопись не любил; он бегал по залам, махал руками, говорил без умолку, и из-за него фюрер так ничего толком и не увидел.
Муссолини переживал сейчас семейный скандал. Впервые взбунтовалась его терпеливая супруга Ракеле. Она потребовала выслать из столицы Кларетту Петаччи, молоденькую любовницу дуче, которая вдруг проявила характер и отказалась стушеваться на время, как он ее об этом просил.