Гнездо в соборе
Шрифт:
— Значит, он никак не может думать, что вы подались к большевикам, — усмехнулся Евдокимов. — Георгиевский кавалер — и на тебе, большевик!.. Ну, так каков же ваш план, Федор Антонович?
— Случилось так, — продолжал более свободно Оксаненко, — что я стал как бы его спасителем — было это еще в четырнадцатом. С тех пор он клянется, что жизнь за меня отдаст. Чувствую, самолюбие мешает ему думать, что он кому-то обязан жизнью. Ему было бы легче, если бы не я его, а он меня спас. Виделись мы с ним неделю назад — жаловался на скуку, говорил, что тоскует по шашке и по своему Орлу — так его коня звали. Вот, говорит, жизнь была. У
— Ну, что же, Федор Антонович, — подумав, сказал Евдокимов. — Попробуйте этот путь. Когда свадьба, то есть встреча с Комаром?
— Послезавтра.
— Хорошо. Давайте уточним другие варианты и детали операции. Ждем вашего сообщения о конкретных планах Цупкома не позднее 25 апреля.
3
За полтора года работы в ЧК у Федора сложились свои убеждения и правила. Поначалу ему казалось, что главное в профессии чекиста — интуиция и импровизация. Первое же дело, в котором он принял косвенное участие — арест на конспиративной квартире деникинского агента, — заставило его пересмотреть такую крайнюю точку зрения: два молодых чекиста, один был другом Оксаненко, поплатились жизнью за лихое пренебрежение необходимой осторожностью, за юношескую самоотверженную дерзость. «Уметь все предвидеть», — думал тогда Федор, тяжело переживавший гибель друзей. И лишь теперь он понимал, что предвидение и импровизация не противоречат друг другу, а помогают. Разведчик, сумевший правильно предвидеть главное, получает большую свободу импровизации в новой и незнакомой обстановке.
…Предчувствие не обмануло Федора.
На свадьбе он только делал вид, что пьет, а сам лишь старался быть оживленным и заметным, понимая, что внимание привлекает как раз тот, кто среди всеобщего веселья и праздничной суеты сидит бирюком. Именно к таким пристают с выпивкой, требуют объяснений, побуждают к скандалам.
Особенно внимательно присматривался Федор к Даниле, который, как всегда, претендовал на роль души общества и, по правде сказать, не без успеха. Федор молча и одобрительно улыбался ему. Когда же Данила, многозначительно попросив внимания, провозгласил тост за то, чтобы «мы всегда пили вот эту нашу — нашу! — добрую горилку, а не московскую водку», — Федор встал и пошел к Даниле с полным стаканом.
— Это ты хорошо сказал.
Данила видел серьезные и даже удивленные глаза Федора и блаженствовал. Имея репутацию отчаянного смельчака, он сам не очень-то ценил ее: дешево давалась. Зато высоко ставил остроумие, завидовал умным людям и теперь в душе торжествовал над Федором, думая, что тот завидует.
— Сказал хорошо, — более мрачно продолжал Федор, — но этикетки на бутылках менять все-таки придется.
— Федор! Федор, — укоризненно зашептал Данила. — Ты ли это, боевой друг, говоришь? А? Может, устал, застоялся без дела?
— Не кори ты меня, Данила, — поморщился Федор. — О каком деле ты говоришь? О чем вообще говорить теперь можно?
— О деле! — крикнул Данила и кулаком ударил себя в грудь. — О настоящем деле, Федор! — он внимательно посмотрел в глаза Федора: понимает ли, — и уже сентиментально спросил: — А ты где, боевой друг?
— Смотря как спрашиваешь, — серьезно и многозначительно ответил Оксаненко. — Просто, — он сделал вид, что замялся, и продолжал, — …как
— Да ты же умница, Федор, — восхищенно зашептал Комар. — За то я и люблю тебя! — Он обнял Федора, крепко прижал к себе и так стоял с закрытыми глазами около минуты. — Я сведу тебя с кем надо.
— Подожди-подожди, — остудил его Федор. — С чем я приду? Два года как не встречался ни с кем из фронтовых друзей, не ел каши из одного котла…
— Я сказал — сведу, значит, сведу, — решительно перебил Комар. — Ты что, не знаешь моего слова? Я поручусь за тебя Чепилке! Я сам! Понимаешь? Сам!
4
Не надо преувеличивать проницательности Федора Оксаненко, но главное он научился угадывать: Комар, пообещав ввести его в Цупком, должен был, по предположению Федора, пойти на все, чтобы представить своего фронтового друга и спасителя как самого надежного человека. Так оно и случилось. Данила приврал руководству Цупкома, что еще зимой, скрываясь, не раз ночевал у Федора и что тот не принимал участия в активных действиях только потому, что долго болел. Последнее было правдой: Оксаненко чуть ли не год пролежал, несколько раз перекочевывая из дома в больницу и обратно с тяжелым плевритом — сказались последствия грудного ранения. Поэтому весь рассказ Комара показался председателю Цупкома Чепилко и его заместителю Наконечному вполне убедительным, а кандидатура бывшего поручика очень подходящей для активной и серьезной работы. Такие были нужны и сейчас. Тем более могли они понадобиться для открытого выступления: среди нынешних атаманов повстанческих отрядов — даже довольно крупных — многие вовсе не имели военного образования и фронтового опыта.
Спустя несколько дней Федор уже присутствовал на ответственном совещании Цупкома.
…Над Киевом плыл многоцветный пасхальный перезвон. Вереницы горожан и крестьян из ближних деревень тянулись к заутрене. Уже засветлело, и Оксаненко, всматриваясь в прохожих, замечал на лицах — или ему это казалось — ожидание каких-то перемен в жизни. Он тут же внутренне одернул себя. Какие, мол, там перемены: нет, не о переменах, а наоборот, о постоянстве должно мечтать большинство мирных обывателей большого города — вполне объяснимое желание людей задерганных, утомленных неустойчивостью жизни.
Федору вспомнилась реплика тещи, женщины доброй и набожной, искренне уважавшей зятя:
— Мы простые люди, Федор Антонович. Нам бы — господи! — было бы спокойствие. Спокойно на рынок пойти — знать, что не подстрелит какой-нибудь беспутный байстрюк и что найдешь на рынке все нужное к столу. А сейчас крестьянин-то боится в город податься — того гляди товар отнимут.
Оксаненко знал, что нередко такая усталость и неопределенность делает податливыми чужому влиянию и не таких бесхитростных людей, как его домовитая теща.
…Между тем Комар, идя рядом, оживленно излагал Федору план восстания в Киеве. По его мнению, нужно в такой же вот праздничный день собрать, например, к обедне в один из центральных киевских соборов три-четыре сотни смельчаков, захватить духовенство и прихожан как заложников, превратить собор в неприступную крепость и предъявить большевикам ультиматум. Ну, а если не один, а несколько соборов, то успех гарантирован.
Федор поразился такому нелепому плану.
— Ты, наверное, шутишь, Данила? — спросил он.