Гнездо в соборе

Поддубный Петр Герасимович

— Выезжайте немедленно. Кстати, через час с небольшим поезд, если по расписанию.

— Нужно, чтобы мой отъезд не вызвал подозрений.

— Кто вас заподозрит? Вы же не состоите на службе.

— Семья. Соседи.

— Семья?

— Да, господин полковник. Я посчитал, что даже жене не стоит сообщать о работе в Цупкоме. Она считает меня мирным обывателем и довольна этим.

— Это хорошо, поручик. Однако постарайтесь найти предлог и непременно завтра будьте в Одессе. Явки и пароли получите сегодня же у Коротюка. Комар поможет с отъездом.

5

Чрезвычайной необходимости ехать в Одессу

не было. Это Федор понимал, и потому напряженно искал действительную причину распоряжения цупкомовского руководства. В самом деле: какой резон удалять из повстанческого центра кадрового офицера, тем более уже вникшего в сокровенные детали готовящегося восстания. И зачем направлять его в Одессу — один из относительно благополучных районов движения, где уж кого-кого, а офицерства, настроенного против Советской власти, вполне достаточно? «Итак, объяснение — ложно, — решил Оксаненко. — Что же стало поводом неожиданного решения, которое лишало его возможности до конца выполнить поручение Евдокимова? Что могло вызвать подозрение Чепилко и Коротюка? Но почему сразу же «подозрение»? — остановил свои раздумья Федор. — На секретное совещание его пригласили? Пригласили! Значит, еще несколько часов назад оснований для подозрений не было, вряд ли они могли появиться во время совещания. А если бы появились, то был ли смысл отпускать его, подозреваемого с миром и — глазное — с новой информацией? Конечно, ненадежного человека, тем более вражеского агента, можно и не спешить убирать, скажем, в Киеве, когда это можно незаметно сделать в дороге. Но и в этом случае — зачем давать этому агенту хотя бы несколько часов, которые он может использовать для передачи ценнейших сведений? Нет, Коротюк не такой дурак, — решил Оксаненко. — Видимо, здесь не подозрение. Его продолжают считать своим, но недовольны. Чем?»

Федор придирчиво перебирал в памяти все детали совещания и остановила его внимание только одна. Он и без того считал большой удачей, что сумел так быстро получить важнейшие сведения о составе руководства Цупкома, завоевать доверие и расположение Чепилко и Коротюка. Ну, а на совещании ценнейшие сведения сыпались на него как с неба. Что и говорить, удача была на этот раз необыкновенно щедра и окрыляла. И Федор, увлеченный ею, забыл заповедное правило — не торопить событий, не срывать недозрелых плодов. Сказанное Мордалевичем о мелких и ненадежных повстанческих бандах, об отсутствии точных данных о них подсказало Федору вопрос, который он, немного поколебавшись, рискнул задать Чепилко:

— Пан председатель, не кажется ли вам, что было бы полезно установить хотя бы приблизительно дислокацию мелких и ненадежных отрядов, их перечень с прикреплением к большим соединениям атаманов Мордалевича, Богатыренко, Гальчевского, Орлика и других надежных командиров?

И председатель Цупкома, немного подумав, возразил:

— Как только это покажется мне нужным, мы обдумаем ваше предложение, поручик.

Еще раз вспоминая эту реплику, Оксаненко отчетливо восстановил в памяти прозвучавшую в тоне ответа интонацию недовольства и сообразил теперь, что вызвано оно было, во-первых, неуместной, не по чину активностью Федора, и, во-вторых, лишним напоминанием о серьезных слабостях движения и некомпетентности центра, то есть самого Чепилко.

«Именно этим, личным мотивом и можно, пожалуй, объяснить неожиданное распоряжение», — решил Федор.

Он понимал: главное сейчас — передать в ЧК важные новости, но не знал, как это сделать. Куда было деться от Комара!

— Слушай, Данила! А добудем ли мы с тобой билет? — спросил

он своего спутника. (Хорошо бы, подумал про себя, задержаться хотя бы на несколько часов.)

— Об этом не беспокойся, — возразил Комар. — У меня есть там свои люди. Да на худой конец и без билета уедешь — дело нехитрое.

— Уеду, говоришь? Ну, тогда давай заглянем в какой-нибудь подвальчик. Выпьем накоротке да придумаем, что соврать моей жинке насчет отъезда.

В подвальчике, каких тогда много расплодилось на Крещатике, было шумно, хотя хозяин, как будто строго выполняя распоряжение власти, не выставлял спиртных напитков. Между тем, некоторые посетители были явно навеселе. А на крохотной сценке, где, кроме фисгармонии, могли бы уместиться разве что скрипач и певец, щуплый и лохматый парень смело выкрикивал незнакомые и не очень понятные стихи:

Дней бык пег.

Медленна лет арба.

Наш бог бег.

Сердце наш барабан.

Двое других парней, сидевших неподалеку от возвышения, дружно подхватывали после каждого четверостишия: «Ба-ар-бань! Ба-ар-бей!» — и подстукивали в такт ладонями по столику.

Под этот разноголосый шум и не утихающую болтовню Комара Федор напряженно искал, как передать в ЧК столь важное и столь нужное сообщение.

— Не знаю, Данила, что соврать, да и боюсь, не сумею, — признался он Комару.

— Вот те раз, — хохотнул Данила. — Неужто ни разу не привелось обмануть жинку?! Первый раз вижу такого чоловика!

— Смейся, смейся, но, право, затрудняюсь.

— Да скажи, что едешь в Фастов сала подешевле купить. Адресок, мол, имею, а там еще что-нибудь придумаешь.

— Не поверит, — возразил Оксаненко, не объясняя, что такая предприимчивость мужа несказанно удивила бы Оксану.

— Чому ж тут не поверить? Дело ясное, житейское. Кто сейчас не промышляет харчей?!

— Так-то оно так… — задумался Федор. — Слушай, Данила, сослужи службу. Что мне переться домой, с женой объясняться. Напишу я ей письмо, а ты, друг, отнеси, не сочти за труд. Скажи: так, мол, и так была срочная оказия… ну, еще что-нибудь придумай.

— Дело Федор, — одобрил Комар и тотчас, поискав вокруг протянул Оксаненко листочек меню. — Вот здесь и изобрази свое послание.

Оксаненко взял листок и броско вывел на свободном месте: «Кохана Ксана!..» Комар, краем глаза заметив это начало, ухмыльнулся и после этого деликатно отвернулся в сторону сцены, на которой продолжал декламировать все тот же студент. Оксаненко стал торопливо писать поверх гастрономических строчек. Даже сидящий рядом, бегло взглянув, не мог бы прочесть написанного. Конечно, Федор и не думал полностью доверять Комару — отдавать записку. Важно было усыпить его бдительность.

Оксаненко смял листочек и сунул его в карман пиджака.

— Что я, в самом деле! Пошли друже, время дорого. Скажу, как ты советуешь.

— Вот и гарно, Федор. Пошли!

— Ну, сучьи дети, — сказал Комар, когда они вышли на улицу, — Как это они: «По оробелым! Грянь парабеллум!» А? Крепко, Федор?

— Крепко, крепко, Данила, — не без тайной радости подтвердил Оксаненко. — Это стихи модного большевистского поэта Маяковского.

— Тьфу, окаянные!

— Оксана, — волнуясь и со всей убедительностью, на которую был способен, сказал Федор, когда они вошли в квартиру и поздоровались. — Не расспрашивай меня — некогда рассказывать, подвода ждет. Прости, спешка такая, не думал даже, что успею забежать попрощаться, письмо вот писал, хотел через Данилу передать. Дай только мой синий пиджак — переоденусь.