Гниющий Змей. Книга 1
Шрифт:
Как он там сейчас, на своей бесконечной войне...
Глава 5
Крыса ещё подёргивалась, будто пытаясь ожить.
Совершенно не понимая зачем, я опустилась на колени, шумно умостив под собой подъюбники. Моё лицо приблизилось к нежелающему застывать трупику. Что же я пыталась рассмотреть? Каких ещё ужасов мне недоставало? Будто какой-то кусочек мозаики выпал и теперь на его месте зияет незаполненная дыра. Я пыталась вспомнить, что упустила, а зверёк замер...
Но лишь мгновение,
И мелкая тварь бросилась на меня, острые зубки вонзились в щёку.
Визжа от ужаса и неожиданности, я отпрянула назад, моментально оказавшись на ногах и саданувшись поясницей о столешницу. Пальцы вонзились в гадкую от чёрной гнили шёрстку и отодрали грызуна от лица. Швырнув эту погань на стол, я схватилась за нож.
Лезвие взмыло, блеснуло и опустилось на ожившую мерзость.
Я возносила руку снова, и снова, и снова... кромсала крысу в фарш; летели вонючие брызги, марая меня всё сильнее.
Тяжело дыша, я выронила оружие и посмотрела на собственные руки.
Чернота растекалась по ним, пробиралась под кожу, вены наливались этой скверной и набухали тёмными шнурами. Пальцы снова сжались на рукояти ножа, хотя я не искала его — тот просто оказался, где был нужен. Положив руку на столешницу, я приготовилась перепилить суставную сумку, отделить лишний, осквернённый кусок собственной плоти. Но вдруг подумала: «а как же потом быть со второй конечностью?»
Рук-то две, и обе необходимо отрезать! Потому что нельзя быть такими грязными!
От решения этого жизненно важного вопроса меня отвлекла щекотка: по босым ногам что-то пробежало. Опустив глаза, я моментально выронила нож — и тот утонул в мохнатом ковре, который вздымался всё выше, будто поспевающее в деже тесто.
Крысы.
Полчище крыс. Сотни, тысячи серых тел с длинными хвостами громоздились друг на друга, заполняя собой всё, заставляя тонуть в живом океане. Я пыталась выбраться, хватала этих тварей, не обращая внимания на укусы, но ничего не выходило.
Ну, а крысы... они начали разлагаться. Таяли прямо под пальцами — те увязали в мерзкой жиже, словно в пудинге. Только облизывать фаланги совершенно не хотелось.
В какой-то момент отказываться от этого блюда всё же стало невозможно: я просто захлебнулась. Чёрная дрянь ворвалась в рот, потекла в желудок, стала заполнять лёгкие. И я проваливалась всё глубже, будто увязая в трясине — та засасывала меня, тянула вниз, в бездонную пропасть...
Проснулась я рывком и в холодном поту.
Сердечко скакало так, что взяло бы первый приз на ипподроме.
Очумев от ужаса, я рассматривала собственные руки. Потом отбросила одеяло, задрала ночнушку и стала пристально пялиться на остальное, выискивая малейшие признаки угрозы. Но белые бёдра и голени не выказывали ни малейшего стремления
Босые пятки коснулись ворсистого ковра и протопали в угол рядом с дверью, к умывальному столику. Из фарфорового кувшина с подглазурной росписью в синих тонах пролился журчащий поток. Ладони окунулись в чашу и щедро омыли сомкнутые веки да щёки, пылавшие нездоровым румянцем.
Я посмотрела на себя в зеркало, позволяя воде стекать с подбородка.
Кошмары начали мне сниться сразу, ещё в карантине. И вряд ли их острые когти скоро оставят мой истерзанный мозг в покое.
От дверного стука я вздрогнула, наскоро утёрла лицо, да набросила на плечи лёгкий муслиновый пеньюар.
— Деточка, с тобой всё хорошо? — под скрип петель в спальню заглянула Гвида. — Я тут на втором этаже прибиралась, слышу, кричишь. Думаю, дай-ка проведаю.
— Просто дурной сон, — выдохнула я и осела на банкетку. — Всё хорошо, — но улыбка получилась натянутая, как бельевая верёвка под грузом мокрых простыней. Ох, сразу дурная мысль пришла... Но нет, постель я просто пропотела, как и ночную рубашку.
— Ты совсем осунулась, пока в обители была, — с материнским беспокойством покачала головой кухарка. После смерти мамы она действительно во многом заменила её нам с Блайком. — Давай-ка приготовим чего-нибудь вкусненького, там, глядишь, и дурные думышки головку твою оставят, ну как?
— Прекрасная идея, — я постаралась добавить в голос живости, энтузиазма, но вышла только бледная пародия.
— Вот и ладушки, — кивнула Гвида. — А пока заварю-ка я тебе тоже ромашкового чаю, как господину Равнику, — она притворила за собой дверь. Скрип половиц постепенно затих.
Шумно освободив лёгкие от воздуха, я повалилась обратно на постель.
Отец после давешних событий совсем замкнулся. Всё сидит над рукописями, почти не выходит из мастерской. Только вглядывается в чернила через увеличительное стекло, шуршит бумагой и пергаментом да восстанавливает повреждённые тексты. На меня смотрит с такой болью, что так и хочется сесть рядом, заключить в объятия и прошептать, что со мной всё хорошо, он не виноват... А потом вместе плакать, как мы уже делаем пару вечеров кряду.
Но пора встряхнуться и вернуться к прежней, оставленной жизни.
— Постараюсь вернуть вам Киллиана до обеда! — с улыбкой бросила я, переступая через порог и затворяя за собой входную дверь.
Рисовальщик в простом двубортном сюртуке с воротником-стоечкой дожидался у подножия каменной лестницы. Ветерок игриво колебал его длинные волосы и височную косицу, периодически выглядывавшее из-за туч солнышко золотило макушку. Руки подмастерья тяготила тряпичная сумка, в которую я плотно уложила тетради и книжки: пора всё же выполнить обещание и отнести их в школу. Вот детишки обрадуются...