Гномики в табачном дыму
Шрифт:
— Переживаешь, паря?!
1966
HE МОГУ БЕЗ ТЕБЯ…
«У женщины должны быть красивые руки, — говорил я ей, — такие вот, как у тебя».
Я любил смотреть на ее руки, восхищался ими и недоумевал, почему ее не радовало это. Пальцы у нее были точеные, поразительно чувствительные, они умели пройтись по моей шее, шаловливо и трепетно, сокровенными тропками. Нежность, с какой они касались моей
Этими руками теперь она держит грудь и кормит ребенка, которого родила от другого.
1
Я любил смотреть на тугие почки вечером. Став под деревом, восхищенно разглядывал их в слепящем свете лампионов.
«Рождается зеленый цвет, — думал я. — Видеть бы художнику все оттенки зеленого, что возникают в почках, пока они еще не раскрылись. Или после, когда лето распустит их, ярко зазеленит, а осень изжелтит, искраснит и иссушит. Человек видит лишь основные цвета, а переходные и не замечает. Эти неприметные полутона существуют для самих себя. Полная гамма встречается лишь в природе».
Ему нравилось смотреть на почки в слепящем свете лампионов весенним вечером. Поле зрения заполняли тонкие веточки и почки, а за ними, совсем близко, покачивалось черное небо, словно бы намереваясь опуститься на ветки. Он знал, что если б оказался на верхушке дерева… Он много чего знал, но никогда не думал о том, что знал. Это наводило на него грусть.
Он стоял не двигаясь, долго стоял, взор его заполняли почки. Потом услышал шелест, будто его позвали только-только пробудившиеся побеги.
— Реваз, — услышал он откуда-то издалека и удивился, — Резико! Резо! — доносилось до него, радуя. — Резо, что с тобой? — женщина погладила его пальцами по плечам.
— Ция, извини… Как ребенка, захватывает меня приход весны.
— Оставь. Ужас как устала. Пойдешь ко мне?
— Такой вечер провести в комнате?!
— Устала я очень.
— Я знаю тихое место, — сказал он и усмехнулся про себя: «Знаю много тихих мест, укромных».
— Хорошо.
В такси они вели себя не по возрасту легкомысленно, и водитель невольно следил за ними в зеркальце.
— Какой сегодня день?
— Четверг.
Молодой человек достал из кармана записную книжку и раскрыл ее.
— Шесть лекций было?
— Да, шесть. Невмоготу уж студентам, видно, не шутит весна, по-настоящему наступила.
— Шумят?
— Немного.
В аллее было тихо. Женщина осторожно положила голову ему на плечо.. Он не шевельнулся.
— Отдохни. Помолчи и отдохни.
И снова устремил взгляд на зелень едва распустившихся почек, которые нежила луна. Чудилось, деревья и кусты вот-вот вспыхнут. Он безотчетно обнял женщину. Она пошевельнулась и уютней приникла к нему. Когда они оставались наедине, разговор не вязался. Он никогда не размышлял о ней. И свои действия анализировать тоже не любил. Но его раздражало то, что происходившее между ними
Потом они долго, очень долго сидели не двигаясь, вслушиваясь в живительную весеннюю ночь.
— Отдохнула?
— Да.
— Который час?
Она встала, всмотрелась в циферблат, а когда повернулась ответить, он крепко обхватил ее руками, стиснул до хруста в костях. Она любила его сильные руки, скорее доставлявшие удовольствие, чем причинявшие боль. Он прижал ее к груди, сомкнул веки и шепнул на ухо:
— Желанная моя…
Ило стоял на солнцепеке и злился. Укрыться в тени, даже очень захоти этого, было негде — поблизости ни пяди тени! Он стоял и злился на себя: «Чего мне взбрело назначить свидание в таком месте! Солнце жарит. Наш город без весны обходится, зима прямо в лето переходит!» Ило посмотрел по сторонам, потом уставился на точечные следы каблучков-шпилек, вдавленных в асфальт: «Как они умудряются ходить на таких тонких каблучках, неужто ноги не подворачиваются?» — улыбаясь, он поднялся на носки и ступил несколько шагов.
— Что с тобой, Ило?
— Где ты пропадаешь?
— …
Женщина была нечесаная, в черном отутюженном платье.
— Поди-ка сюда! Подойди!
Она не спеша подошла, заглянула в глаза.
— Ну-ка дыхни! Дыхни, говорю!
— Стыдно, люди смотрят.
— Пускай смотрят, чихал я на них.
— Успокойся.
— Опять напилась?
Дарико и не припомнила б, когда она пристрастилась к вину.
Трудное было тогда время. Отец не вернулся с войны, а мама тоже… Хотя, при чем мать, она не приучала ее пить.
— Выпила немного…
— Ладно, пошли!
Ило шел впереди. Женщина нерешительно побрела за ним, но постепенно ускорила шаг, и страх в ее глазах исчез — они шли к знакомому месту. Длинная скамейка хорошо была укрыта со всех сторон. Днем здесь никто не появлялся.
— Знаешь ведь, придушу, тварь… — тихо зарычал Ило и сдавил женщине горло.
Удивительное происходило с ним при этом. Всякий раз, когда он касался ее рукой, что-то вспыхивало у него в затылке и мощной волной прокатывалось по позвоночнику, разливалось в коленях. «Выходит, самое слабое место — колени, подкашиваются», — не раз мелькало у Ило.
А женщина уже успевала покрыть поцелуями его огрубевшие от работы руки и, уткнувшись лицом ему в колени, излить в слезах все-все-все…
— Ладно, перестань, подними голову, — просил Ило.
— Не могу сразу, погоди…
— Перестань, хватит.
— Сейчас.
Потом посидели молча, не двигаясь. Обоим приятно было вот так — рядом, в тишине. И думать друг о друге. Чувство близости не притупилось, не стало привычным. Каждое прикосновение ощущалось поразительно остро, было невыразимо приятно. Они не понимали, что с ними творится, а творилось нечто значительное, необоримое, что они и не пытались побороть в себе.