Гнозис. Чужестранец
Шрифт:
— Я хочу высказаться!
Юфус сплюнул на землю.
— Ты не член каравана и не можешь принимать решения. Жди в стороне, ты и так натворил достаточно.
— Он имеет право говорить, — произнесла молчавшая всё это время Амалзия, — голоса у него нет, но в пустыне человек берет воду от того, кто её дает.
— Мы не обязаны слушать, — донеслось откуда-то со стороны товарищей Юфуса, — того, кому не доверяем!
— Эй, Платон проливал кровь вчера вместе с вами! Он доказал всё, что нужно! — Лаз говорил хрипло, словно его горло сдавил спазм. Он повернулся к Платону и сказал. —
В толпе гуляли шепотки, но отчетливого протеста никто больше не выражал. Платон снова взглянул на небо — голубая гладь с семью жгучими кусками света посреди неё. Глубокий вдох. Начали.
— Вы не обязаны мне верить. Это правда. Я никто для вас, я не скован обязательствами, — он бросил взгляд на Амалзию, — я не претендую на долю, я не переносил того же, что перенесли вы. Но многие из вас были ко мне добры и я жив благодаря вам. Лично каждому и всему каравану в целом. Я бы мог сгнить в пустыне, умереть от ран, меня могли проткнуть копьем, могли разрубить на две части.
Платон прокашлялся и обвел толпу взглядом. Его слушали — отлично. Игорь смотрел скептически, но остальные, кажется, верили его словам.
— Но всего этого не случилось. И я бы хотел отплатить вам, но у меня нет ничего, кроме моего сердца и моего разума. Я не решаю за вас, не требую и не настаиваю, я просто предлагаю выбирать так, чтобы все в итоге были живы и, желательно, богаты.
В толпе раздалось несколько смешков. Люди Юфуса смотрели насупленно, но в остальной части толпы мелькали улыбки. Значит, можно начинать считать.
— Смотрите. Вчера погибло восемь человек, значит, повозок остается одиннадцать, остальные некому будет вести, верно я говорю? — он обернулся к Юфусу, тот с неохотой кивнул.
— Двенадцать, — подал голос Вол, — я в одиночку управлюсь со своей повозкой, Амалзия тоже. Остальным требуется отдыхать, увы.
Платон снова бросил взгляд на Игоря. Тот был самой невозмутимостью. Что еще скрывает этот человек?
— Даже лучше. Это означает, что добыча уменьшилась на пятую часть. Вместо тридцати пяти частей у вас всего будет двадцать восемь. Две получит Амалзия, три — Вол, это не подлежит спору.
Платон взглянул на Лаза, тот согласно кивнул.
— Остается двадцать три части. И двадцать человек, на которые эти части должны быть поделены. Это означает, что каждый из вас может получить чуть больше, чем рассчитывал изначально. Это немного, но это лишние сытые дни, лучшая одежда, лекарства для ваших детей, меч чуть покрепче, дом построенный чуть быстрее.
Они заглотнули наживку, Платон знал. Теперь оставалось самое сложное — забрать её обратно, подсунув им надежду вместо денег.
— Но я предлагаю отдать эти три части Волу, как он просит. — В толпе удивленно зароптали, люди переглядывались. Даже Вол уставился на говорившего. — Никто из вас ничего не лишается, вы получите столько же, сколько должны были получить еще вчера. До этой бойни. Каждый останется при своих, никто не будет обижен.
По толпе пробегались напряженные шепотки, так что пришлось повысить голос.
— Подумайте вот о чем. Вы отдаете деньги на которые не рассчитывали, но получаете
— Добыча принадлежат каравану, — не выдержал Юфус. — Каждому из тех, кто вышел из Псайкры три месяца назад, а не старику, который пальцем не шевельнул, чтобы кто-то из нас прожил чуть дольше!
— Ты прав, Юфус. Они принадлежат каравану, но караван не может обойтись без Вола. Есть только два мира: в одном вы получаете чуть больше денег и огромный шанс сгинуть вместе с этими деньгами в пустыне, а в другом вы остаетесь добираетесь до дома, оставшись при своих. Вам может не нравится Вол или его требования, но, как я слышал, в пустыне человек берет воду от того, кто её дает.
Люди в караване его услышали. Их выбор ужался до двух вариантов, один из которых был вполне понятным. Жадность могла бы победить в общем случае, но ситуация была особенной — смерть они видели этой ночью, а деньги были далеко отсюда — в днях и неделях пути. Одно было предельно реальным, а другое эфемерным и ненадежным.
Из толпы вышел мужчина с косым шрамом, пересекающим лицо.
— Ты говоришь дело, парень, но решать это будет уже тот, кого выберут ведущим. — Из-за поврежденной губы каждое слово сопровождалось странным присвистом. — Так что пусть они выскажутся и мы решим.
Платон на секунду замешкался, потом наклонил голову, благодаря за то, что его выслушали и отошел в сторону, встав рядом с Лазом. Тот одобрительно хлопнул его по спине.
Юфус сделал шаг вперед. Медленно обвёл взглядом всех слушателей. Его черные глаза были спокойны. Если Платон и вывел бывшего капитана из себя, то совсем ненадолго.
— Человек, о котором мы ничего не знаем, сейчас сыпал цифрами и подсчетами. Он говорил о шансах и о богатстве. Это всё правда. Я же говорю о том, что есть и другая правда, не правда счетоводов, а правда пустыни. — Он говорил тихо, но караванщики не шумели и ловили каждое слово. — Правда в том, что есть традиции. Правда в том, что мертвых положено хоронить. Правда в том, что посреди плавания уговоры не меняются. Правда в том, что вчера погибли люди, потому что она, — он указал на Амалзию, — была медлительна и недостаточно внимательна. Её обязанностью было охранять караван, но она с ней не справилась. Я говорю, что она подавно не справится и с тем, чтобы вести караван.
Под конец Юфус говорил уже эмоционально, так что голос его звенел. Он остановился и выдохнул.
— Я не буду сыпать лишними словами. Мы похороним мертвых, мы не будем делить добычу по новой, мы доберемся до города и будем жить так, как хотели, зная что добились этого кровью и потом, а не обманом от магов и чародеев.
Слова «маг» и чародей" прозвучали в его устах хуже ругательств, в толпе раздались неодобрительные возгасы, но было понятно, что относятся они именно к магам и чародеям, а не к речи Юфуса. Несколько человек из «не определившихся» сдвинулись ближе к миектцам. Юфус отошел и встал рядом с ними. Амалзия осталась одна перед толпой.