Гобелен с пастушкой Катей. Книга 6. Двойной портрет
Шрифт:
Ни секунды не оставив на оценку ситуации, я рывком бросилась к заветной двери № 36, в броске ткнула кнопку звонка и, не отпуская ее, забарабанила в дверь ногою. Не стану утверждать, что мною руководил панический испуг, но вышло само собой. Лучше поскорее встретиться с удрученным господином Добросеевым, чем толковать с неизвестным, которого нелегкая нанесла на лестницу. Будь он хоть замаскированным ангелом во плоти, желающим прикурить либо познакомиться с приятной дамой между малярными работами и тихим отдыхом на рабочем месте.
Ну вот, я звонила и барабанила, мужик в кепке оказался сзади меня, но ничего не предпринимал, а изнутри к двери
– Откройте, откройте быстрее! – требовала я, пока не догадалась предъявить рекомендации. – Я от Любови Борисовны, откройте!
Заклинание подействовало, двери раскрылись, и на пороге предстал мужчина среднего возраста и привлекательной наружности. Он оказался весьма внушителен, головой почти касался притолки, чем совершенно успокоил мои чувства и даже порадовал. Имея такого кавалера перед собою, я без боязни обернулась и увидела, что ненужный соискатель моего общества отступился и почти растворился в лестничной тени. Очень удачно вышло, хотя и не совсем удобно.
– Так отчего весь этот трезвон? – строго спросил Добросеев, тем отчасти испортил благоприятное впечатление, мог бы сказать что-нибудь по поводу доброго вечера или представиться.
– У вас тут на лестнице кто-то шляется, – я тоже обошлась без приветствия, хотя почти представилась из-за дверей.
– Знамо дело, сами видите, что ремонт, – неблагосклонно заявил Гриша Добросеев, потом предложил так же хмуро. – Заходите, если это не с вами.
Какое оскорбление хозяин имел в виду, я не очень сообразила, но охотно взошла внутрь и закрыла двери за собой. А Григорий Добросеев, это оказался вправду он самый, завинтил за мною хитрый засов.
Неудачно сложился первый момент знакомства, что и говорить. Лично я проявила себя дурочкой и паникёршей, а брошенный муж Гриша ничем меня не утешил, наоборот, сделал вид, что ничего другого от таких визитеров и не ждал. Даже уважаемую Любочку Борисовну помянул нелестным словом, не буду особо уточнять, каким именно. Имелись в виду некие старые интриганки, сующиеся в чужие дела отнюдь не бескорыстно, и я, наглая, иже с ними. Ничего этого Гриша Добросеев таить не стал, рассказал вместо приветствия почти сразу.
Не часто, прямо скажем, приходилось начинать работу с таких неудобных позиций. Присутствовало лишь одно утешение в этой обители скорби, причём оно вышло чисто технического характера. При всем желании спустить незваную гостью с лестницы Гриша Добросеев не сумел бы это осуществить, ему пришлось бы сначала сбросить с площадки малярную бандуру, либо вдвинуть ее в лифт и исхитриться нажать кнопку изнутри.
(Пока я протискивалась мимо сооружения, я так и подумала, что кто-то собрался спускать опору на лифте, но замешкался. Не исключено, что давешний мужик в кепке просил меня помочь в сложном деле, а я не сообразила и опозорилась. Вполне могло быть и так.)
Во всяком случае, ненужная мысль о моём скандальном появлении на пороге квартиры никоим образом не облегчала задач, кроме того, что маячила на задворках мысли почти неотступно. Как-никак, обратный путь мимо маляра и бандуры впоследствии предстоял, если я не намеревалась напроситься к Грише на ночлег или просить проводить меня из дому. Увы, наши отношения вокруг его семейных дел не развивались в подобном направлении, ничего приятно-личного в диалоге не намечалось, хоть застрелись!
С каждой минутой общения я открывала новые недостатки в хозяине-страдальце,
Однако последующим покаянием дело не исправляется, а в моменты, пока я визитировала в квартире Добросеевых, негативные помыслы и ощущения преобладали над всем буквально. Стыдно сказать, я мысленно корила хозяина за пошлую скупость, исходя из момента, что верхнего света он в комнатах не зажигал, а принимал незваную гостью при свете небольшой лампы над диваном.
Следовательно, я не могла составить впечатления о жилище в целом, оно тонуло во мраке, что я ставила в отдельный счет Григорию Добросееву. Никакой полезной информации, кроме минимальной, я не выудила, это было обидно. На самом деле мне было до смерти любопытно знать, убрал он или не убрал со стола фотографию беглой супруги Тамары, неважно в какой оправе, простой или не очень. Милль пардон, всё же слаб человек! Это я.
Ладно, делу время, а всяческим потехам час. Смирившись с сознанием, что дополнительную личную задачу, а именно войти в душевный контакт с клиентом – придется окончательно похерить, я добралась сквозь взаимную неприязнь до основного дела. И то хлеб, правда, черствый.
Ну и вот, повинуясь договорённости, мы с Гришей уселись рядком на диван под лампой, и он стал показывать прощальное письмо от Тамары. За чем я, собственно, приехала. Вертя в руках записку, Гриша повторно уведомил, что будет делиться только копией, далее заверил, что копию мне надлежит снять собственноручно, хочу я этого или нет. И пока предупреждал, записку из рук не выпускал.
Не знаю, что имела в виду его супруга, но она оставила прощальный текст на большой глянцевой открытке, поздравляющей адресата с давно наступившим Новым 2000-м годом! Честное пионерское слово! С ума они все посходили, что ли, в этом доме! Или имело место изощренное оскорбление со стороны Тамары, я просто не знаю.
Я попробовала было возразить против идеи снятия копии с безумного документа, но хозяин резко пресек попытку бунта. Или так, или никак – строго пояснил он. Затем туманно прибавил, что, мол, «не хватало потом оправдываться, когда всякие там криминальные деятели будут совать в нос суду (?) записки якобы от Тамары, написанные его почерком. Нет уж, благоволите сами…». Документ у него, продолжал Добросеев, заверен нотариально, это раз, и он намерен провести частную экспертизу на предмет того, что текст на открытке писан Тамарой. Дело на мази, и нечего тут разводить турусы на колесах.
Да уж, я сидела на диване с ощутимою пружиной и тупо молчала, подавленная весомостью аргументов. И сразу перестала вникать, что бы это могло значить юридически. Бог с ними со всеми, я лучше побуду в сторонке. Дальнейшее действие вылилось просто в чудовищные муки, посудите сами!
Ладно, Гриша Добросеев, не очерствевший душою до конца, снабдил ходячую нотариальную контору бумагой для копии, понятно, что с собой ничего подобного не было. И на журнальном столике разрешил разложиться с работой, еще один реверанс в его сторону, мог послать на подоконник вне квартиры и вообще куда угодно. И альбом репродукций Пикассо принес, чтобы подложить, хвала ему! А ручка нашлась своя.