Гобелен
Шрифт:
Он остановил машину возле паба, который занимал угловую часть обветшалого строения. Паб назывался «Революция».
— Это независимый паб [42] , его владельцы называют себя коммунистами, — заметил Николас, когда увидел, что Мадлен разглядывает название, написанное на деревянной вывеске.
Они вошли в небольшой, тускло освещенный зал. Почти все посетители были стариками. Несколько седых голов кивнули Николасу, когда он заказывал виски для Мадлен и безалкогольное пиво для себя. Один из них, с морщинистым лицом и в фуражке, с некоторым любопытством посмотрел
42
Паб, не связанный договором с определенной пивоваренной компанией и получающий напитки от разных фирм.
Они сели за один из пустых столиков — все посетители устроились за барной стойкой.
Мадлен подняла стакан и указала в сторону стойки.
— Странные посетители для паба с названием «Революция». Что-то я не вижу никаких признаков инакомыслия.
— Пятидесятые давно прошли.
— Значит, не хотите рассказать о документе, который нашли? Это жестоко.
— Ну хорошо, я скажу кое-что. Его автор — монах, покинувший монастырь Святого Августина в период ликвидации. Документ датирован тысяча пятьсот сороковым годом. Монастырь был распущен в тысяча пятьсот сороковом.
— Но собор не тронули?
— Нет, Генрих Восьмой сохранил несколько самых крупных соборов. Естественно, они отошли к Англиканской церкви. Аббатства и монастыри были разрушены и разворованы — камень за камнем.
— Вы хотите сказать, что монах описывает уничтожение монастырей?
— Я не уверен относительно подробностей. Но рассчитываю, что к концу недели мы сможем посмотреть документ. Две головы лучше, чем одна. Все не так уж и сложно — просто процесс расшифровки идет медленно, приходится искать значение каждой руны, в результате осмысленная фраза получается далеко не сразу.
Вскоре раздался звон медного колокольчика, возвещающего о закрытии «Революции». Мадлен больше не успела задать ни одного вопроса, и ей пришлось залпом допить остатки виски.
Николас отвез ее к дому Лидии и проводил до двери. После того как она нашла в сумочке ключи и открыла дверь, он клюнул ее в обе щеки и обещал позвонить на мобильный телефон в субботу. Он сказал, что завтра работает в архиве, но там никого не должно быть, и он не сомневается — Иисус поймет, что ему необходимо время спокойно подумать. Потом Николас уехал.
Мадлен шла по коттеджу и всюду зажигала свет, вспоминая о том, что сказала Розе — дом оказывает на нее умиротворяющее действие. Так оно и было, но теперь он казался пустым. Лидия окончательно покинула его.
В пятницу Мадлен проспала почти до полудня, а когда проснулась, отчетливо вспомнила свой сон. Ей приснилось, что принц Уильям [43] стал Эдгаром Этелингом — наследником трона в тысяча шестьдесят шестом году. Уильям-Эдгар, одетый в гетры из лайкры, выступал с кафедры Мадлен в аудитории университета в Кане. Он решил отречься от престола, заявил Уильям-Эдгар, поскольку пришел к выводу, что Виндзоры не являются истинными наследниками короны саксов. И добавил, что отправляется в Австралию, чтобы заняться серфингом.
43
Старший
Весь день Мадлен разбирала книги в гостиной, мучительно раздумывая над каждой — сохранить для себя или отдать на благотворительные цели. Закончив, она увидела, что стопка, отобранная для благотворительности, оказалась совсем маленькой. Что же делать с книгами, с которыми она не в силах расстаться? Конечно, можно отправить их в Кан… но Мадлен не была уверена, что хочет иметь их в своей квартире, к тому же там вряд ли хватит места. Она медленно вернула книги на полки, отложив в стопку еще одну. Единственная книга, которую Мадлен взяла себе, — тонкий томик в твердой обложке, который она открывала в день похорон Лидии, «Русская мудрость».
Мебель, хозяйственные принадлежности, гравюры и картины на стенах представляли аналогичную проблему. Мадлен пришла к выводу, что отдавать эти вещи неправильно — ведь они единственное, что осталось у нее от Лидии.
Мадлен прошлась по комнате, взяла в руки серебряный подсвечник, погладила длинные уши изящного бронзового зайца, стоявшего на каминной полке. Ее мать любила бронзу.
Затем она уселась за стол и закурила. Мадлен вспомнила, что говорил Николас, когда заходил в коттедж в день, когда они ездили в Йартон. «Тогда ничего не предпринимайте — пока». Но сколько еще можно ждать? Содержание коттеджа будет стоить ей не так дорого, да и деньги не играют особой роли. Так в чем же дело? Неужели решение судьбы коттеджа поможет ей избавиться от мучительных воспоминаний о Лидии? Нет, здесь не все так просто.
Она затушила сигарету, и в этот момент зазвонил сотовый телефон. Это был Николас.
— Привет. На сегодня с меня довольно — в подвале не работает отопление, и я уже не чувствую пальцев. Вы не против, если я заеду за вами через час? Можно поехать ко мне, и я покажу вам рунический документ. Вы не заняты?
— Нет, я уже успела неплохо поработать. Сняла все книги с полок, а потом поставила обратно.
— В таком случае вам следует побыстрее покинуть дом. Скоро увидимся.
Николас приехал меньше чем через час. Он бросил взгляд на Мадлен и сказал:
— Довольно думать. Это ничего не изменит. Поехали.
Он ведет машину с той же неторопливой небрежностью, с которой делает все остальное, подумала Мадлен, когда они ехали по узким улицам к Северным воротам. Николас не стремился заполнить молчание беседой.
Он припарковал «фольксваген» возле старого пожарного депо и заговорил, чтобы обратить внимание Мадлен на необычное явление.
— Здесь четыре квартиры, — объяснял он, пока вел Мадлен по широкому коридору с кирпичными стенами и металлической лестнице на второй этаж.
Его квартира занимала половину второго этажа — похожая на пещеру комната с кухней в одном конце и мезонин в другом. Туда можно было подняться по крутым деревянным ступенькам. Из окон открывался превосходный вид на город.
Полы были деревянными, из широких планок, напоминающих дуб, мебель самая обычная, но подобрана со вкусом. Низкий кофейный столик из мексиканской сосны и старый персидский ковер. Возле одной из стен стояли полки из той же мексиканской сосны, а на них современная стереосистема с двумя большими колонками и многочисленными рядами компакт-дисков.