Гобелен
Шрифт:
Комната была залита бледным солнечным светом, проникающим сквозь длинные окна южной стены.
Николас сбросил кожаную куртку и протянул руку, чтобы взять длинное пальто Мадлен. Он положил его на спинку стула и сразу же направился к полкам. Мадлен последовала за ним, чтобы рассмотреть стереосистему, устроившуюся на них, как на троне. Это была изящная блестящая коробка — бледное золото с серебром, вдоль основания шла надпись: «Бэнг энд Олуфсен».
— Серьезный аппарат, — с благоговением сказала Мадлен.
— Необходимость.
Николас без колебаний достал компакт-диск «Зов лодочника».
— Хотите пива? Или у меня есть кое-что получше — «Обан» [44] . Чистый солод. А может, водки?
Он пересек комнату и остановился перед светлым шкафом, стоящим возле кирпичной кухонной стены.
Мадлен выбрала виски, хотя давно уже предпочитала водку, поскольку в ее сознании она ассоциировалась с Питером. Пора было что-то менять.
44
Сорт шотландского виски.
— Вы владелец этой квартиры? — спросила Мадлен.
— Я собираюсь ее купить, потому что решил остаться в Кентербери. Я сыт Лондоном по горло.
— А вам удастся найти здесь постоянную работу?
Николас пожал плечами.
— Я могу путешествовать. У меня есть убежище в Северном Лондоне. Можно остановиться у друга.
У женщины, сразу же подумала Мадлен.
— Так вы хотите увидеть документ? — спросил Николас, направляясь к низенькому антикварному серванту, заполненному книгами и бумагами.
Он взял плоскую картонную коробку и аккуратно вынул оттуда пластиковый футляр с документом. Прихватив пару учебников, он перенес это все на кофейный столик.
Мадлен уселась на пол, положив локти на столик. Она молча смотрела, как тонкие пальцы Николаса разглаживают на столе пергамент.
— Мне не следовало уносить его домой. Я нарушаю закон, забирая из архива документы. Но я решил, что как исследователь имею на это право.
Пока Мадлен разглядывала пергамент, он открыл один из учебников.
Пергамент был исписан красивым почерком, но не каллиграфической латынью, которую монахи использовали для летописей. Руны были одинакового размера и располагались так близко друг от друга, что ей с трудом удавалось отличить одну от другой. Наверху и внизу страницы была нарисована одна и та же руна, но Мадлен не сумела ее понять. Больше никаких украшений на документе не было.
Верхняя половина страницы была плотно заполнена рунами, а ниже шли стихи. Диковинные строки могли быть написаны существами с другой планеты, настолько непонятными они были.
Сами руны были простыми угловатыми символами — тот же мистический алфавит, который использовали для украшения оригинальной обложки «Властелина колец». Очевидно, Толкиен относился к темным силам со всей серьезностью.
Мадлен узнала несколько рун, знакомых ей благодаря разговору с Евой, но не сумела понять их смысл в данном контексте тайного языка.
Тем временем Николас открыл второй учебник, также положив его на кофейный столик.
Он поднял взгляд и указал на строку рун в середине пергамента.
— Я сумел добраться до этого места.
Он вытащил из учебника лист бумаги и положил его перед Мадлен.
У Николаса
В год тысяча пятьсот сороковой от Рождества Господа нашего люди короля Генриха потребовали сдать аббатство Святого Августина.
Мы, братья Кентербери, бессильно наблюдали, как другие монастыри либо сдаются на милость короля, либо монахов изгоняют из них силой оружия. Люди из Гластонбери рассказывали, что тамошнее аббатство было разрушено, потому что монахи отказались подчиниться приказу Генриха. Многие из моих братьев бежали, не желая становиться подданными короля, они хотели подчиняться лишь Папе.
И я не отрекаюсь от своего Бога из-за тех, кто стремится к власти. Разве Сын Божий не простил торговцев в храме? И все же, когда в Кентерберийском соборе была уничтожена усыпальница Томаса Беккета, я молился о прощении тех, кто совершил сей страшный грех осквернения. В освященных останках, избранных Богом, проявляется Его Дух, и, как Его священник, я клянусь защищать все святое.
С болью в сердце наблюдал я за уничтожением священных построек аббатства Святого Августина, видел, как горят деревянные потолки в огромных кострах, так похожих на адово пламя. Длинные огненные языки лизали железные котлы, шипел плавящийся свинец в помещении, где мы переписывали рукописи, и в часовне — металл плавили, чтобы потом продать. Эти здания будут разрушены, а утварью, мебелью и одеждой из аббатства уже торгуют, как на рынке. Люди покупают кастрюли из нашей кухни и ткани, вышитые в нашей мастерской. Король Генрих обменивает имущество церкви на золото, необходимое для ведения войны за новые земли.
Закончив читать, Мадлен сияющими глазами взглянула на Николаса. Некоторое время она ничего не могла сказать.
— Я испытал похожие чувства. И сейчас испытываю, — сказал он, широко улыбаясь. — Вероятно, существуют и другие такие же документы. Мне и раньше попадались рунические записи, но никогда не возникало желания проводить столько времени, пытаясь их расшифровать. Сначала я зашел в тупик, поскольку взял не ту книгу, и мне никак не удавалось понять, почему некоторых символов нет в том алфавите, которым я пользовался. Теперь выяснилось, что это алфавит саксов — в нем есть несколько лишних букв по сравнению с оригинальным немецким. Но я не стану утомлять вас подробностями. Так или иначе, но нам предстоит долгая работа.
Николас расшифровал более половины рунического текста, не считая стихов — если это были стихи.
На расшифровку последней части коротких хроник кентерберийского монаха ушел остаток дня, большая часть вечера и полбутылки «Обана». Им очень хорошо работалось вместе — оба молчали, полностью погрузившись в перевод, по очереди работая с учебником и очередной строкой рун.
Но последние несколько строк привели обоих в недоумение. Если это были стихи, то их записали с использованием какого-то шифра или же автор был пьян. Выглядело это полнейшей абракадаброй — набор непонятных и непроизносимых слов.