Гобелен
Шрифт:
– От Олгас [13] едем.
– Ничего себе!
– То-то и оно. Как тебя сюда занесло, ума не приложу. Получается, ты километров пятьдесят протопала – и ничего не помнишь?
Джейн только головой помотала. Робин вернула ее в Австралию. Учитывая расстояние от Шотландии и разницу в два века, погрешность в пятьдесят километров не считается.
– Мне очень неудобно. Простите, – повторила Джейн.
Затрещала рация, Джимбо стал говорить, что нашел Джейн и что она «не в себе». Приглушенный голос в аппарате, по мнению Джейн, нес полную абракадабру, а вот Джимбо, похоже, понимал все до последнего слова. То, что он говорил в ответ, также было за гранью понимания
13
Олгас (местное название – Ката-Тжута, т. е. «Много голов») – горный массив, высота – 1066 м над уровнем моря. Так же, как и Айерс-Рок, является священным местом для аборигенов.
– Угу. Ага. Ну. Не, она ничего не помнит, братишка. А? Минут через тридцать?
Последнюю фразу он произнес с вопросительной интонацией, даром что отвечал собеседнику. Индивидуальная особенность австралийцев; милая черта, позволяющая легко знакомиться. Джимбо вернул рацию на место.
– Ты как – в порядке? Салон мне не заблюешь?
Джейн хрипло рассмеялась.
– Не волнуйся. Как здорово, что ты меня нашел.
– Ты, наверно, солнечный удар схлопотала, сестричка. Мы с ног сбились. Родители твои, небось, все глаза выплакали.
– А вы все-таки не сдались. Спасибо.
– Австралийцы так просто не сдаются. Хотя в жару и несколько дней могут окончиться плачевно. Даже нам, следопытам, несладко приходится – а ведь у нас снаряжение.
Джимбо испытующе оглядел Джейн, поскреб густые темные волосы, местами золоченные на кончиках. Как же славно, что ее нашел именно этот симпатяга. Джейн рассмеялась от радости.
– Нас, уроженцев Уэльса, тоже с детства закаляют и к трудностям готовят.
– Судя по тебе, так оно и есть, хотя где этот твой Уэльс, я понятия не имею. Что ты пила и ела все это время?
– Кажется, я брала с собой воду и пищу, – солгала Джейн. – Вспомнила: у меня были фрукты, хлеб, несколько шоколадок. И бутылка воды. Да, именно так. – Джейн откашлялась, сделала огромный глоток, как бы стараясь запить чудовищную ложь.
– Ну, с таким запасом можно продержаться. В смысле, без еды три дня – еще куда ни шло, а вот без воды – верная смерть.
Джейн хотела было попросить Джимбо закрыть тему, но сообразила: этот вопрос с вариациями будет задан ей неоднократно, едва она вернется в цивилизованный мир. Вообще надо сочинить легенду, притом правдоподобную. Поможет только ложь.
Потому что правда – абсурдна.
Глава 31
Лондон был затянут туманом и прыскал почти невидимым дождем – в такую морось не хочется открывать зонт, но мельчайшие капли усеивают плечи и руки, зависают на шерстинках пальто, выводя женщин из себя.
Джейн пригладила волосы оттенка старого золота (от сырости они начали виться), уставилась на себя в зеркало. Непривычное ощущение – видеть в зеркале не Уинифред! Джейн похудела. «Никогда не помешает сбросить пару-тройку фунтов!» – подумала она, победно сверкнув глазами. Щеки запали, стало еще заметнее, какие у Джейн высокие скулы (мама называла их «яблочки»). Легкий румянец – следствие нервного напряжения. Джейн облизнула сухие губы. Она специально не воспользовалась ни помадой, ни блеском – ей хотелось поцеловать Уилла, не извиняясь за липкость – мужчинам не нравится вкус косметических средств. Уилл говорил, что губы Джейн по форме напоминают лук Купидона, каковой Купидон всю жизнь искал главную цель – губы самого Уилла.
Взгляд затуманился. Уиллу хватало романтичности на двоих. Джейн распахнула золотистые ресницы. Она думала, не накрасить ли их тушью. Впрочем, то ли сказались недели, проведенные в теле Уинифред, то ли просто у нее изменилось мировосприятие, но косметические ухищрения заодно с модной одеждой представились излишеством. Ничего наносного не будет нынче у Джейн. Ей нравится
Джейн хотелось забыть о своих приключениях; увы – существование в теле графини Нитсдейл, похоже, навсегда запечатлелось в памяти. Лондон тысяча девятьсот семьдесят девятого года казался странным. Чисто, как в реанимации, думала Джейн, по сравнению с началом восемнадцатого века. При этом она понимала: едва ли хоть один нынешний лондонец с ней согласится! И все же, несмотря на грязь, заразу, нищету (Джейн еще повезло не слишком тесно и не слишком долго соприкасаться с этими явлениями), Лондон начала восемнадцатого века представлялся ей бесконечно романтичнее, чем Лондон века двадцатого, населенный прагматиками, не знающими настоящих трудностей. Не дай бог оказаться в подземке в час пик – затопчут, задавят еще на спуске. Люди рвутся на вокзал Виктория, чтобы покинуть город хоть на несколько часов и насладиться зелеными просторами на юге страны. На платформе действует закон «Человек человеку – волк». Никакого тебе визуального контакта, все ждут, когда порыв влажного ветра из туннеля возвестит: сейчас приедет поезд. Вот он приближается, грохочет, дышит на пассажиров несвежим теплым воздухом с привкусом металла. Лишь тогда взгляды скрещиваются – ни дать ни взять гладиаторские мечи. Где откроются двери? Проскочу ли я прежде ближнего моего? Смогу ли протолкнуться сквозь живой заслон, который если и пропустит меня с неохотой, то не замедлит сомкнуться вновь?
Даром что к услугам Джейн были теперь ватерклозеты – одно из величайших достижений техники, с ее новой точки зрения, – она определенно скучала по галантности и элегантности, свойственным восемнадцатому столетию. Почему раньше женщины этой эпохи представлялись Джейн забитыми, затюканными сплетницами, единственной целью которых было замужество? Джейн могла назвать достаточно своих современниц, также снедаемых этой мыслью. В прежние времена женщины умели добиваться желаемого – просто они решали стратегические задачи за чашкой чаю.
Джейн раздражала и уличная музыка – новые романтики, панки, даже «Карпентерс» со своими прилизанными композициями. Совсем недавно эти мелодии казались крайне актуальными, но теперь, после погружения в прошлое, Джейн очень расстраивалась при мысли, что ее дети не станут учиться играть на клавесине, как маленькая Анна Максвелл. Будущая дочка Джейн никогда не станцует кадриль, не сошьет платье, не узнает с юных лет, как вести хозяйство. Джейн заглянула в мир, где телефоны никому и не снились, а жить должна в мире, где телефон – обязательная принадлежность каждого дома. Еще несколько лет – и, если ученые не врут, каждый сможет носить телефон в кармане! Значит, будет утрачено искусство писания писем, с тоской думала Джейн, вспоминая размашистый почерк Джулиуса Саквилля. Два его письма она выучила наизусть – ведь взять их в двадцатый век было нельзя. Письма остались в Пиблс, на древней линии лей.
Родители примчались за ней в аэропорт Манчестера, намеревались сразу везти в Уэльс на машине. Впрочем, они не удивились, когда Джейн заявила, что хочет в Лондон. Напротив – родители ожидали такого решения, были к нему готовы. Поездка получилась напряженная: Кэтлин Грейнджер до сих пор не отошла от шока, говорила медленно, намертво вцепилась в руку Джейн. Отец сидел с другого боку, впившись ей в локоть. Джейн была словно под конвоем бдительных родителей. Даже Джульетта, которая вела машину, то и дело смотрела в зеркало заднего вида – и встречала затравленный взгляд младшей сестры.