Гоблины в России

Молокин Алексей Валентинович

Сдала, сдала шаманка, а ведь совсем недавно казалось, все ей нипочем.

Надо сказать, владела шаманка древним и почти забытым в России гаданием на мурашках. И силой тоже владела, только силу эту в основном на себя тратила, потому и не старилась. Надо же, четыре раза замуж выходила, и два из четырех - за сотрудников силовых структур. Кагебешники, по идее, должны были бы от Татьяны как черт от ладана шарахаться, а они наоборот, наперебой руку, сердце, да московскую прописку предлагают! Скажете, не шаманство? Шаманство и есть!

Сели

они за стол, как полагается, пригубила шаманка зеленого вина, да посетовала, что черного нет. Рюмка черного вина ее живо бы в прежнюю норму привела. Да только где оно теперь в России черное вино? Белое, и то из привозного спирта делать стали, вот и нет в нынешнем вине никакой силы, одна дурь. А черное и раньше, разве что верлиоки умели гнать, на черном грехе оно настояно, в черном чане сброжено, и на черный день приготовлено. Но это так, к слову.

– Ну, Татьяна, ты чего-то не помолодела, - деликатно говорит Безяйчик.
– Раньше все молодела, да молодела, любо-дорого было посмотреть на тебя, а сейчас вот сдала. Или чего случилось?

– А...
– неопределенно протянула шаманка, по-старушечьи кутаясь в платок.
– Ты лучше молодого человека мне представь. Чую я, неспроста он с вами, да еще сам-третий.

– Да это новый наш кореш, Иван-солдат, знакомься, Татьяна.
– Говорит Мальчиш.
– У нас с ним, понимаешь ли, общие интересы в первопрестольной. Ты его не стесняйся, он свой в доску!

– Вижу, что свой, да не только свой, - отвечает шаманка, и на Ивана эдак так по-особому смотрит.
– И сила в нем есть, только не вся, а третья часть.

– Хорошо, хоть не восьмушка, - засмеялся солдат.

– Ты, Танька, опять за свое, - смеется Безяйчик.
– Только с охмурежем у тебя сейчас не очень-то получается. Или случилось что? Ба, да ты вроде как и впрямь постарела?

– А ты только заметил?
– сказала шаманка.

И тут все сразу увидели, что разговаривают со старухой. То-то она шамкает, зубов ведь почти и не осталось.

– Кто это тебя так?
– спросил Мальчиш.
– Ты скажи, а мы уж предъяву сделаем по полной программе!

– Беда у меня, - говорит шаманка. И лицо у нее сделалось, как далекая северная луна сквозь черные пихтовые ветви, или, как проигранный до прозрачности бубен, в который стукни - порвется.
– Не стало удачи в городе Москве, не стало ее и во всей России, вот и постарела я. Не из чего мне теперь пряжу тянуть. Раньше я у того чуток, у другого чуток - вот и набиралось старой шаманке на жизнь. А теперь глянешь на человека, а у него последняя нитка фарта, да и та вот-вот сгнила почти. Не забирать же! Вот и старею. А вы как сюда, чую, что по делу, да не разберу по какому. Вдаль плохо видеть стала.

– Ты, вот что, - опасливо обратился к ней Мальчиш, - погадала бы нам на фарт. У тебя мурашки-то еще остались?

– Покойны они, - вздохнула шаманка.
– Пробудить, конечно, можно, да не знаю, что

получится. Силу заемную надо, у меня своей нынче маловато.

– Ну, ты, Инесса, не переживай, - забеспокоился Безяйчик.
– Если бабок надобно, так мы сейчас кое-кого тряхнем, и подбросим тебе на прожитье. К врачам сходишь, подлечишься, зубов себе прикупишь, глядишь, следующей весной опять на твоей свадьбе гулять будем.

И поежился, потому что за "Инессу" и схлопотать можно было. Только на этот раз шаманка не обратила на прозвище никакого внимания, видно и в самом деле стала плоха.

– Нету в деньгах той силы, которая мне надобна, - отмахнулась шаманка.
– Ты наливай, давай. Да мне в чай маленько плесни, не пью я нынче крепкого.

– А ты вон у него силушки возьми, - сказал не то в шутку, не то всерьез Безяйчик.
– Сама же сказала, что есть в нем сила. Пусть с тобой поделится, а ты за это нам погадаешь.

– Не могу, - сморщила и без того запавшие губы Татьяна.
– У него сила прямая, как воинский луч, острая, будто холодное железо, и чистая, словно красная медь, не по нутру мне такая сила. Вот кабы эту силушку, да через могильную землю процедить, в ржу, да медную зелень обратить, вот тогда бы.... Да что это я, ведь есть у него то, что мне надобно, есть, вон в кармане лежит. Даже отсюда чую, только никак не разберу, что там у него.

– Давай, Сержант, доставай, что там у тебя в кармане, - серьезно сказал Безяйчик, - не жмоться.

– Я между прочим, капитаном в отставку вышел, - обиделся Иван.

– Это не важно. В нашем деле ты все равно больше чем на сержанта не тянешь, - ответил Мальчиш.
– Значит, так и будешь покамест Сержантом. Присваиваю тебе такое погоняло.

Иван неохотно полез в карман и вытащил почерневшую серебряную пулю, размером с инжир. Такую же сплющенную и, по всему видать, старинную, потому, что ни в одно современное охотничье ружье не влезет. Калибры нынче не те.

– Вот,- говорит.
– Берите, не жалко. Я ее у одного душмана в подсумке нашел. Сам не знаю, зачем с собой столько лет таскал, а смотри-ка - пригодилась! А то ни выбросить, ни продать.

Это же Несмертельная Пуля, - шаманка аж вскинулась. Глаза зеленым налились, в волосах молнии стреканули.
– Да еще и неупокоенная! Ну-ка, давай сюда, покуда делов не наделал!

Иван молча протянул черную луковку шаманке.

Взяла шаманка несмертельную да неупокоенную пулю, с ладони на ладонь перебросила, будто уголек.

Жжется!

Бросила в стакан, водки добавила, отхлебнула глоточек - совсем чуть-чуть, и замерла, словно прислушивалась к чему-то. А в самой, как будто костер развели - в глазах уже не зелень, а алое что-то сквозь веки светится, морщины разгладились, желтое лицо порозовело. Потом вздохнула, и сказала: