Год активного солнца
Шрифт:
Я потянулся за сигаретой.
Следователь вновь отпил шампанского и обвел комнату взглядом. Наверное, он полагает, что обстановка моей квартиры поможет ему создать определенное впечатление о моем характере, вкусе, о моей личности, наконец. Как-никак в научных кругах у меня репутация перспективного и добротного молодого ученого. Да и докторскую я защитил к тому же добрых два года назад. Для науки это ничего не значит, а вот для следователя уже кое-что. Он наверняка успел узнать, что я был самым любимым учеником академика и что в академии я считаюсь его неофициальным преемником
Следователь спокойно оглядел всю комнату, задержав взгляд на книжном шкафу и полках.
Вдруг у меня возникло желание извиниться перед ним за ничем не примечательную обстановку моей комнаты, не давшей никакой пищи его профессиональной фантазии.
Завершив досмотр, он вернулся к созерцанию фотоэтюда, вырезанного невесть из какого журнала и прикнопленного к стене. Еще минуту назад он без всякого интереса скользнул по нему взглядом. Видно, с профессиональной точки зрения этюд этот действительно не представлял для него какой-либо ценности, но по-человечески ему весьма понравился. Не стану скрывать, гражданин следователь, этюд и мне нравится. Иначе с какой бы стати я стал вырезать его из журнала и тем более вешать на стену. Теперь вот и я вместе со следователем с нескрываемым удовольствием смотрю на прекрасный фотоэтюд. Отличный кадр. На переднем плане группа старух с печальными глазами. Увядшие их лица похожи на грибы, развешанные для сушки. А за старухами беззаботно шагает светловолосая девушка. Виднеются лишь ее шея и голова. Явственно ощущаешь, как треплет ветерок ее прекрасные золотистые волосы. Лицо ее светится любовью. Она, несомненно, смотрит на своего возлюбленного. Юноши в кадре нет, но по взгляду девушки легко догадаться, что он находится где-то поблизости, совсем рядом, и с сияющими глазами направляется ей навстречу.
Фигуры девушки не видно. Но одна-единственная, мастерски схваченная деталь дает почувствовать пластику и невесомость молодого тела, скрытого за спинами дряхлых старух: длинная, изящно согнутая в колене нога, виднеющаяся в просвете между черными платьями.
Следователь уже основательно принялся за шампанское. Видно, оно ему понравилось, а может, на него подействовал взгляд светловолосой юной красавицы… Так или иначе, бокал он опорожнил.
Я тут же наполнил его снова и добавил льда.
Он никак не может подступиться к разговору. Наверное, не находит естественного начала. То, что он придумал заранее, до прихода сюда, после встречи со мной и осмотра комнаты показалось ему неуместным. Я посмотрел на него открыто и пристально. Выглядит он вполне спокойно. Чуть выше среднего роста, заметное брюшко. «Лет сорок, не меньше», — уточняю я про себя. Но лицо его гораздо моложе. Вот почему я счел его своим ровесником или немногим старше себя. Брюшко помогло мне определить его истинный возраст. Впрочем, что мне его возраст? Можно подумать, это имеет какое-нибудь значение.
— В четыре часа утра мы допросили домработницу академика Гзиришвили, — начал наконец следователь.
Я понял, что он решил сразу взять быка за рога.
— Вы присутствовали при его разговоре с домработницей, когда он отпустил ее на два дня?
— Да,
— Вы случайно не помните, в котором часу это было?
— Не помню, кажется часов в одиннадцать.
— Будет неплохо, если вы вспомните поточней.
— Это имеет какое-либо принципиальное значение?
— Возможно, что никакого. Просто в нашем деле нужна точность. Итак… домработница утверждает, что оставила вас наедине с академиком. Прошу припомнить, в котором часу вы покинули его квартиру? Вот здесь уже точность имеет большее значение.
— Извольте. Я попрощался с академиком в пятнадцать минут второго. А выстрел прозвучал ровно в два часа.
— А вам откуда это известно? — изумился следователь, хотя потом попытался сделать скучливую мину, словно ответ на этот вопрос совершенно его не занимал.
— Но сначала я сам хочу задать вам один вопрос, если это, конечно, не противоречит процедуре допроса. — Последние слова я произнес с легкой иронией.
— Прошу вас.
— Откуда милиции стало известно о самоубийстве академика?
— Кто-то позвонил, но не назвался.
— И что же он вам сказал?
— Что академик Леван Гзиришвили покончил с собой.
— В котором часу это случилось?
— Точно в два часа.
— То-то и оно! — воскликнул я с волнением в голосе.
— Прошу прощения, но почему это вас так взволновало?
— Мое предположение подтвердилось. Для меня это имеет важное психологическое значение. А для вас это, может быть, не так уж важно.
— Как вам должно быть известно, для следствия все представляет большой интерес.
— Я окончательно убедился в том, что в милицию за мгновение до смерти позвонил сам академик.
— Сам? — изумился следователь. — Вполне возможно.
Пауза.
Наши руки одновременно потянулись к сигаретам.
— А теперь я тоже задам вам один вопрос, только, ради бога, не сочтите, что я в чем-то вас подозреваю…
— Слушаю вас.
— Каким образом вы узнали, что Леван Гзиришвили погиб точно в два часа?
— Мне не придется долго искать ответа на этот вопрос. Как я уже говорил, с академиком Гзиришвили я распрощался в пятнадцать, а может, и в шестнадцать минут второго. Потом я вышел на улицу и сел в свою машину.
— В машине вы были один?
— Это имеет какое-нибудь значение?
— Решающего — нет.
— Но какое-то, видно, все же имеет…
Следователь наверняка чувствует иронию, нет-нет да и проскальзывающую в моем тоне, но не подает виду.
— Повторяю, решающего — нет, это все канцелярские мелочи… Если вы не желаете, то можете не говорить, кто был с вами в машине.
— Чтобы все было ясно с самого начала, скажу вам, что в машине со мной находилась девушка, которую я люблю. И, между прочим, пользуюсь взаимностью. Надеюсь, никаких иных канцелярских уточнений не требуется?
— Кажется, я не говорил вам ничего обидного.
— А я и не обижаюсь. Сразу скажу о том, что считаю наиболее существенным. Но предупреждаю заранее: моя информация вас несколько удивит… Если профессия и положение вам позволят, прошу не скрывать эмоций. Так что подготовьтесь.