Год черной собаки. Фантастический роман
Шрифт:
Грег остановился и посмотрел вдоль улицы. Среди прохожих увидел Эдерса и Уварова. Они шли, о чем-то оживленно переговариваясь. Доктор одет в свой, очевидно, полюбившийся ему белый чесучовый костюм. Уваров в джинсы и куртку, под ней зеленая, хорошо выглаженная рубашка, вместо спортивных туфель — кремового цвета полуботинки. «Пижоны, — подумал беззлобно, — перед отъездом следует и мне приодеться, а не ходить в расхристанном виде». Он медленно двинулся навстречу.
К распахнутым настежь дверям приблизились почти одновременно.
— Добрый
— Согласны, — кивнул Эдерс. — А почему именно тут? Помнится, кто-то божился не посещать эту забегаловку? Могли встретиться, — доктор засмеялся, — например, в читальном зале городской библиотеки или на выставке абстрактной живописи.
— Меня самого мучит этот вопрос. — Грег пожал плечами.
Через зеркальное стекло заметил официантку — узнал в ней свою знакомую Монику, которая ему очень нравилась. Улыбнулся.
— В библиотеке и на выставке нет столь милых и таких обаятельных девушек, — нашелся он. — Становится душно, выпьем чего-нибудь прохладненького. Потолкуем спокойненько.
В баре под потолком вертелись опахала вентиляторов. На стене с туристского проспекта-плаката шоколадного цвета креолка в серебристом бикини приглашала наведаться на белоснежном лайнере на жемчужину южных морей — Гонолулу.
— Вот тут и обоснуемся. — Грег подвел их к столику у окна, за которым в последнее посещение предавался столь тягостным думам.
Они сели. Закурили. Голубоватые дымки потянулись к потолку, закрутились спиралью в струях воздуха. К запаху пива и духов присоединился и защекотал ноздри запах сигарет.
— А вот и Моника! — радостно воскликнул Грег, увидев приближающуюся высокую совсем юную официантку. — Здравствуйте, очень рад вас видеть снова, — он встал и поклонился.
— Господи! Что с вами? — Фрэнк заглянул ей в лицо. — За какие-то несколько дней ухитрились так осунуться и побледнеть? Я и узнал вас с трудом. Устали?
— Немного, мистер Грег. — Девушка присела в книксене. — Здравствуйте. — Она смущенно и печально улыбнулась. — Я думала, больше вас не увижу, вы же собирались навсегда уехать в Гонолулу? Очень рада, что не уехали.
— Уеду. Своевременно. Пока же поделитесь, что с вами стряслось. Мама заболела или детишки?
— У меня неприятности. — Она часто заморгала — вот-вот расплачется, поджала пухлые губки, носик сморщился.
— Э-э-э, — протянул Грег. — Если у вас дошло до слез, значит, очень плохо, — повернулся к друзьям. — Извините, я сейчас. Мы отойдем на минуту. — Он взял девушку под локоток и повел к плюшевым занавескам, отделяющим туалет от зала.
— Что случилось? — участливо заглянул ей в глаза.
Моника всхлипнула и закрыла руками лицо. Из-под пальчиков прозрачными бусинками покатились слезы.
— Э-э-э, —
— Мама болеет. — Она всхлипнула. — Но главная беда со мной. — Отняла ладони от лица. Заплаканные глаза казались еще больше и зеленей. От длинных густых, загнутых кверху ресниц падали легкие тени. — Мне неудобно рассказывать, мистер Грег, но поделиться не с кем. Маме не могу — у нее больное сердце. Подруг нет. Они меня сторонятся, потому что я… Потому что я… — она замялась.
— Понятно, — вставил Грег. — Не делаете то, что они, а стараетесь в поте лица извернуться и заработать лишний доллар?
Она кивнула и шмыгнула носиком.
— Полно. Выкладывайте, я же юрист, помогу. Что-нибудь придумаем. Философы говорят — безвыходных положений нет.
— Ничего не придумаем, мистер Грег. — Она достала из карманчика передника платок и вытерла глаза. — Видно, уж такая я несчастная, ничего не поделаешь, придется соглашаться.
— Да что в конце концов произошло? С чем соглашаться?
— Мне стыдно говорить. — Снова появились слезы, щеки сделались пунцовыми.
— Господи! — воскликнул Грег. — Рассказывайте. Не то прибежит хозяин и раскудахтается: домогаюсь-де и соблазняю его самую красивую официантку.
Моника вздрогнула и огляделась.
— Его сын пристает ко мне с гнусным предложением, — прошептала еле слышно.
— То есть как это? — возмутился Грег.
— Он уже, — она запнулась, щечки покраснели еще больше, — переспал, простите, со всеми девушками, что работают тут. Особенно с теми, кто остается на вечернее выступление. Теперь моя очередь. Я в отчаянии и не представляю, что предпринять.
— Ах, скотина! — задохнулся Грег. — Мерзавец!
— Он заявил: если я сегодня не явлюсь к нему ночью, меня выставят с работы и еще обвинят в какой-нибудь провинности. А маме хуже, да и младшая сестренка нездорова.
— Этот сморчок смеет вам угрожать?
— Он не угрожает, а сделает. Такой случай уже произошел в прошлом году. Одна девушка тоже заупрямилась. Ее выгнали вон, заявили, будто бы украла деньги. Она не могла устроиться и очутилась на панели. По мне — лучше смерть. Но что станется с мамой и малышами, я же одна работаю. Жаловаться некуда.
— Стоп, Моника, стоп! — Фрэнк положил руку на ее вздрагивающее плечо. Он чувствовал и нежность, и жалость. Его всегда восхищала ее чистота и стойкость, с которой она боролась за свое достоинство. В то же время он сознавал: ради матери и детей — пожертвует собой.
— Была бы одна, — пролепетала со вздохом. — Ушла бы из бара, умерла с голоду, но… — Она передернула плечиками, спазмы в горле не дали продолжить.
— Умирать вам рано. — Грег мизинцем смахнул слезу с ее щеки. — Сколько вы получаете здесь в год?