Год черной собаки
Шрифт:
– Господи! Хорошо!
– передразнил Эдерс и оттопырил нижнюю губу.
– Да они сейчас у черта на куличках. В волшебной и благоухающей розами стране. Они и нас-то, наверное, не замечают. Где уж, любовь эгоистична.
– Истинная любовь всегда благородна и великодушна, - словно продекламировал Уваров и участливо осведомился: - Вы выпили?
– Я вообще враг спиртного и презираю тех, кто алкоголем создает иллюзорную благость. Просто, скажу откровенно, завидно. Да-да. Завидую до боли в сердце. Захотелось отчаянно обнять любимую и так же плавно плыть под ласковую мелодию.
– Понимаю вас, - вздохнул Уваров и обнял его круглые плечи.
– Мне бы тоже хотелось быть далеко-далеко, как им.
– У вас все впереди. Еще будете. И любовь придет.
– Ее я не уберег и, видно, никогда не смогу забыть прошлое.
– Он убрал руку.
– Как жаль, что люди не научились двигать время вспять. Как жаль.
– Ничего, - ответил успокаивающе доктор.
– Рано или поздно разум обретет власть и над временем. Будем терпеливы и оптимистичны.
– Другого и не остается. Во всяком случае, теперь.
– Он покосился на Эдерса, спросил доверительно: - А у вас, доктор, нет возлюбленной?
– Нет, - ответил доктор, покачав головой.
– Что так?
– Я, как модно сейчас выражаться, консерватор. Ценю в мужчинах мужество, а в женщинах женственность. Увы и ах, но то и другое идет на убыль.
– Что вы имеете в виду?
– Мне отвратительны вульгарные размалеванные девицы с короткими прическами, словно они только что освободились из тюрьмы или вышли из лечебницы умалишенных. Да еще с сигаретами в зубах.
– Какой-то юморист изрек: целовать курящую женщину все равно что лобызать пепельницу.
– Верно сказал, - кивнул Эдерс.
– Но не менее брезгливо я отношусь и к молодым людям с немытыми завитыми патлами до плеч, в туфлях на высоких каблуках - только не хватает, чтобы еще губы красили - эдаким развинченным и вихляющимся субъектам. Вид их наводит на мерзкие ассоциации...
– А вы моралист и противник моды.
– Просто нормальный человек, мода здесь ни при чем. Не сочтите за хвастовство, у меня хороший вкус. Мне порой очень жаль этих девчонок, которые забыли о свойственной юным девушкам и особенно их украшающей стыдливости и гордости.
– Отчасти разделяю ваши взгляды, но не отголоски ли это снобизма и ханжества? Не слишком ли мы категоричны, требовательны?
– Я не сноб и далеко не ханжа, те, кому они позволяют так бесцеремонно себя обнимать, неприлично ругаться при них, их-то и не уважают. Не смотрят как на будущих жен.
– Правильно, - кивнул Уваров, - у этих бедняжек, как сказал один поэт, "есть с кем спать, а просыпаться не с кем". Сплошная голая физиология, никакого духовного общения. О каком же уважении может идти речь? Жалко мне их, очень жалко.
– А я на любимую смотрю всегда глазами будущего мужа.
– Трудно с вами не согласиться. Мне их тоже жалко. Неужели сами не понимают? Но когда поймут - поезд ушел...
Расходились за полночь. Широкие окна поблескивали темно-синей чернотой, словно занавешенные бархатом, усыпанным крупными красными звездами. В наступившей гулкой тишине затихли шаги. В кустах за верандой переливчато затрещали цикады.
Свет в комнате
Фрэнк сидел на кровати, охватив колени руками, положив на них гудящую от мыслей голову. Его терзали разноречивые чувства. Под сердцем ныла щемящая боль. "Вот так и приходит отрезвление: размечтался, старик, девушке всего восемнадцать. Зачем я ей нужен, молодой и красивой? С ее стороны - это жалость и благодарность. Надо отринуть подобную блажь. Ничего хорошего от этих встреч ждать не приходится, только лишние терзания и разочарования".
Из коридора тихо постучали.
– Да, войдите.
– Грег вскинул голову.
Дверь отворилась, на пороге стоял Мартин. Спросил еле слышно:
– Мечтаете в потемках? Свет не зажечь?
– Не стоит. Проходите садитесь. Не спится?
Мартин сел в кресло против кровати:
– Что пишет вдова Кребса?
– Все нормально, Мартин.
– Грег вздохнул.
– Думаю, когда возвратимся, закончим работу, станем жить вместе. Они и мы с вами. Стива усыновлю.
– А мисс Юта?
– Что Юта?
– Грег вздрогнул, кольнуло в сердце.
– Куда ее денем? Вы же любите друг друга, зачем обманываться.
– Откуда вы взяли?
– возразил неуверенно.
– Бросьте, Фрэнк. Я не слепой. Не выдумывайте сложностей. Я вижу: она к вам неравнодушна, если не больше. Мне кажется, она вас любит.
– Не путайте любовь с чувством уважения, благодарности и... чисто человеческой жалости.
– А чего вас жалеть? Ну уважение, благодарность ладно. Это свойственно честным людям, а она именно такая. Но при чем жалость? Вы что, урод, убогий или нищий? Она же вам нравится?
– Она всем нравится. Я уже обжегся один раз, Мартин, вы знаете, крепко обжегся. До сих пор не пришел в себя, сжимает сердце и саднит душу. Вы спросили, нравится ли она мне? Да. Очень. Я ее люблю. Но это не имеет значения, боюсь вновь потерять, вдруг все повторится, как с Джин. Будет нелегко перебороть чувство, но что поделаешь - переживу.
– Жаль, Миша спит, - засмеялся Мартин.
– При чем здесь Миша?
– Он мне приводил хорошую русскую пословицу: "Обжегся на молоке, дуешь на воду". О'Нейли нужно давно забыть и никогда не вспоминать - я вам говорил, она была плохим человеком. Вы извините, Фрэнк, что вмешиваюсь, однако мне кажется, вам пора обзавестись семьей. Лучшей жены, чем мисс Юта, не сыскать, поверьте мне, не мучайтесь - решайте.
– А что же вы сами не женились?
– Я другое дело.
– Негр глубоко вздохнул.
– Светлой памяти шеф, Эдуард Бартлет, говаривал - семья большая ответственность. Прежде чем ей обзаводиться, подумай - не наплодишь ли несчастных, не станут ли впоследствии упрекать тебя дети, что не смог дать им хотя бы то, что необходимо для нормальной жизни. Если уж такие, как он, - белые, умные, образованные и богатые метались в сомнениях, то что говорить обо мне, черном, неученом и бедном? Остался бобылем - все никому не в тягость.