Год четвергов
Шрифт:
Елена Евгеньевна видела, как Таня срочным образом обновила гардероб на ближайшем деревенском рынке, прикупила красное платье и две нарядные блузы в цветок.
Вечером, когда рабочие уходили, Таня переодевалась в привычные шаровары и футболку. К концу дачного сезона Петруша засобирался домой в Тобольск и позвал с собой Таню.
А у Елены Евгеньевны появилась новая сиделка, Мариам, но это уже совсем другая история.
Один за всех. Анна Лучкова
Мишка верил, что ему выпал шанс –
– Я вижу коллег, с которыми работал прежде. Они так и остались в зале, а я – на сцене. Я добился! Я смог!
Поведение Миши изменилось. Он перестал разговаривать с сотрудниками. Стал замкнутым, на все вопросы отвечал: «Занят!»
Мысленно он подвёл черту: это не мой уровень. Самара – провинция. Мой город – Москва!
Впервые он не отдал зарплату жене. Пошёл в магазин, купил дорогой синий костюм, галстук, рубашку и оксфорды – цельнокроеные туфли из одного куска кожи.
Увидев покупки, жена попыталась закатить истерику, но Миша отрезал:
– Хватит, хреново пожили. Меня переводят в Москву!
Жена ойкнула и запричитала:
– А как же я? Как же я?
– Устроюсь – заберу!
На кухне разложил диван, решил спать отдельно.
– Мне нужно подготовить презентацию. Ты меня отвлекаешь!
Ночью он слышал плач жены. Вопреки собственным ожиданиям, обрадовался: «Что, трудно жить с гением?»
В аэропорт Михаила провожали всем коллективом. Радовались, смеялись, по очереди пожимали руку, желали успешно пройти собеседование, вернуться менеджером.
– Держись! Крепись! Не посрами Отечество!
– Уволю всех до единого, – сам от себя не ожидая, на прощание сказал он.
У некоторых сотрудников вытянулись лица, другие засмеялись, сочтя это шуткой.
«Идиоты», – отметил, про себя Михаил.
Он чувствовал превосходство. Именно, превосходство! Забытое детское чувство.
Миша вырос в деревне. Мама разрезала батон, намазывала сверху масло с вареньем и разрешала вынести бутерброд на улицу. Соседские ребята окружали со всех сторон, просили: «Дай, откусить!» И Мишка выборочно разрешал.
Глядя в иллюминатор, он понимал, как высоко забрался. Впервые летит в Москву один, под ним Россия…
Отчего-то вспомнился менеджер соседнего региона, его понизили в должности и выслали в Нижний Новгород. Выступления он начинал со слов: «Подо мной было пол-России!» За это подчинённые его в кулуарах высмеяли и прозвали Сбитым Лётчиком.
Самолёт попал в зону турбулентности. Михаил крепко сжал руку рядом сидящей дамы. Она удивлённо посмотрела на него:
– Мне тревожно… Мне тревожно, – повторил он, как бы оправдывая себя, и сжал её руку сильнее.
Дама смутилась:
– Мне больно! Вы не волнуйтесь. Отпустите меня. Я позову стюардессу.
– Бортпроводник!
Дама растерялась, не зная, что ответить. Он разжал руку.
Зона турбулентности закончилась. Но внутри у Михаила дрожь нарастала. Его трясло. На даму рядом он старался не смотреть.
Куда он летит? Зачем? Вдруг его не назначат на должность менеджера?
Чтобы успокоиться, он достал ноутбук, открыл презентацию. Слайды не понравились: сменил фон, потом шрифт. Подумал и вернул всё, как было.
Он чувствовал, что сейчас завидует всем самарским сотрудникам. Им хорошо, они дома. Захотелось позвонить жене и сказать: «Юлька, прости! Если я опозорюсь, пустишь домой?»
Слабость недостойна мужчины. Настоящий менеджер мыслит позитивно. Позитивно!
Самолёт приземлился в Домодедово. Михаил полной грудью вдохнул воздух столицы. В голове прояснилось. Он уверенно сошёл с трапа.
Баба Катя. Мария Рязанцева
На завтрак опять была манная каша. Баба Катя называла её кашей без души и почти не ела. Это была резиновая масса с кубиком подтаявшего маргарина посередине. Нянечка каждое утро равнодушно расставляла одинаковые тарелки, докладывая рядом алюминиевые ложки. В столовой пахло всегда одинаково: подгоревшим молоком и хлоркой.
Баба Катя знала вкус настоящей каши с душистым маслом. Воздушной и рассыпчатой. Когда-то у неё была своя корова Маруся. У Маруси молоко было густое. А сметана какая выходила – ложку в банку поставь, не утонет. Баба Катя была с коровой неразлучна. А как же? Всю семью Маруся кормила.
Мужа забрали на фронт сразу, как война началась. И похоронку Катерина получила одной из первых в деревне. Вот когда всю их мирную жизнь будто топором разрубило, страшное дело.
Немцы до их деревни не дошли, под Ульяновск-то. Зато составы со всей страны каждый день у ближайшей станции проходили. Катерина ранним утром доила корову и несла молоко к поездам. Детям и картошки хватит, а вот валенок на зиму земля не родит. Так и выменивала Катерина Маруськино молоко.
Детей у неё трое было, всех поднять, да выучить. А школа далеко, зимой без теплой обувки не дойдешь. Зимы-то лютые были, сугробы выше крыш нарастали. Сама Катерина могла и босиком по снегу пробежать, да у печи пятки отогреть.
Потом и война кончилась, и дети выучились, да разъехались. Кто в техникум пошел, а кто аж в институт. Катерина гордилась, что дети у неё ученые. Сама-то и писать толком не умела – три класса церковно-приходской.
Помогала детям как могла. Хозяйство тянула одна. Дом большой у Катерины остался, крепкий. Говорили, что богатый.
В деревне жизнь тоже продолжалась. Разрослась деревня до поселка городского типа. Администрация решила дорогу молодым давать, новые бараки строить. Так дом Катерины и снесли – ничего родного на месте не оставили. А ей выделили комнатёнку в одном из новых бараков. Все равно баба одинокая, что ей лишнюю площадь занимать.