Год длиною в жизнь
Шрифт:
Она мгновенно охрипла от крика. В глазах все поплыло.
– Мама, ну ладно, – испуганно сказал Георгий. – Ну прости, ну?
Александра Константиновна тихонько утирала слезы. При одной только мысли о том, что предстоит когда-нибудь расстаться с внуком, ее чуть ли не припадок начинал бить. А тут – Георгия из дому прогнать! Ох, дочь иной раз как скажет…
– Ну ладно, – повторила Ольга. – В самом деле, нашли о чем говорить. Ты, Георгий, вообще поменьше слушай старого болтуна дядю Мишку. Он еще и не такого наговорить может! Давайте лучше вот о чем побеседуем. К нам в гости набивается одна дама… иностранная дама…
– Да что ты? – так и ахнула Александра Константиновна. – Неужели снова
– Посредством Федора Лаврова, нашего героя войны и Сопротивления. Он меня сегодня у госпиталя поджидал. Говорил, что Рита очень хочет с нами повидаться, какие-то подарки передать, то да се, фотографии парижских родственников показать. Ну, словом, все то, о чем она тебе, мама, говорила. Вдобавок там еще и твоя тетка Лидия Николаевна Шатилова, оказывается, в Париже-то. И Таня, ее дочь…
– Секундочку! – перебил Георгий с видом крайнего изумления. – Вы о чем говорите, а? Мама, баба Саша, вы о чем? Рита Ле Буа? Кто такая?
– Русская француженка, которая была с Лавровым в Сопротивлении и сейчас приехала в Энск.
– Рита? Но разве ее фамилия Ле Буа? Да нет же!
– Почему нет? – удивилась Александра Константиновна. – Она мне сама так сказала. А какая же у нее должна быть фамилия, а?
«Аксакова», – чуть не ляпнул Георгий, но вовремя прикусил язык. Да какая она Аксакова? Она тогда просто так сказала, чтобы ему подыграть!
– И вообще, ты откуда ее знаешь? – вмешалась Ольга.
Хлопнула дверь в прихожей. Пришли Николай Тихонович Монахин и Вера.
– Привет, дамы и товарищи, – сказал Монахин. – А что это вы какие-то такие… перебулгаченные?
Как всегда, при виде мужа Ольга почувствовала себя виноватой. Коварной изменницей почувствовала. И, сбиваясь с пятого на десятое, торопясь и ненатурально смеясь, она принялась рассказывать о какой-то русской француженке, эмигрантке, которая во что бы то ни стало хочет с ними, Аксаковыми-Монахиными встретиться (Николай нахмурился, Вера что-то изумленно пискнула), потому что она приемная дочь Алекса Ле Буа, сына Эвелины Ле Буа, матери Александры Константиновны (Николай прищурил глаза, Вера их вытаращила), передать какие-то фотографии и подарки (Николай еще пуще нахмурился, а Вера заверещала от восторга).
– Да… – неопределенно протянул Николай, но вид у него был определенно недовольный. – Не знаю, не знаю…
– Как здорово! – взвизгнула Вера. – Ну давайте ее пригласим, ну давайте! Подарки из Парижа… Наверное, французские духи!
Георгий вспомнил виденный флакон и наклонил голову, чтобы скрыть краску, бросившуюся в лицо.
– Наверное, мы обязательно должны ее пригласить, – сказал, старательно роясь в карманах, якобы ища носовой платок, которого там заведомо не было. Потом подошел к комоду, достал чистый платок и сунул в него нос. Пробурчал как бы безразлично: – Иначе она подумает, что мы тут дикари русские, медведи у нас по улицам ходят, и все такое.
– У тебя насморк? – спросила баба Саша, следившая, как обычно, за Игорьком… ну да, за Георгием, конечно, за Георгием… обожающим взглядом.
И немедленно все прочие на него тоже уставились.
Отвлек, называется, от себя внимание! Взял да и вызвал, дурак, огонь на себя.
– Нет у меня никакого насморка, – буркнул Георгий, пряча платок.
– Есть, – заявила Вера. – У тебя нос красный. И вообще ты красный. Ой, у тебя температура!
У Александры Константиновны мигом сделались испуганные глаза. Ну как же, идол ее сердца, солнышко ясное, заболел!
– Отвяжись, Верка, – злобно прошипел Георгий. – Никакой температуры у меня нет. Просто жарко.
– И правда, жарко, – согласился Николай Тихонович. – А говорили, холодное лето, холодное…
Николай Тихонович Монахин обладал редкостным умением заговаривать зубы своей чрезмерно возбудимой семье.
– Вообще-то, – уже спокойней сказала Ольга, – Лавров предлагал даже устроить встречу у него дома или вообще где-нибудь в ресторане.
– Ой, давайте, давайте в ресторане! – заверещала Вера. – В «Москве» или лучше в «России»!
У Георгия сердце дало сбой. В «России»…
– Конечно, конечно! – продолжала в том же духе Вера. – В воскресенье устроим там обед! А потом погуляем вместе по набережной, чтобы все видели, что у нас в гостях настоящая француженка!
– Ты ей что, на грудь вывеску повесишь: «La Fran?aise v?ritable»? – с невинным видом спросила баба Саша, которая гимназического французского не забыла, это раз, а во-вторых, относилась к внучке хоть и с любовью, но все ж смешанной с немалой долей иронии. – Чтобы все читали и восхищались? Да?
– О Господи, – вздохнул Николай Тихонович, которому порой приходилось собирать в кулак все силы, чтобы сохранять мирное сосуществование с этой «белой костью, голубой кровью». – Переведите нам, темным, а?
– La Fran?aise v?ritable – истинная француженка, – выпалил Георгий, совершенно счастливый от того, что идет речь о Рите.
– Мерси, – буркнул отчим. – Теперь меня послушайте, дамы и товарищи. Конечно, в ресторан мы не пойдем и Федору Федоровичу навязываться не будем. Пригласим эту русскую француженку… или кто она там… в гости. Не дикари же мы, в самом деле! Тем более что она, как я понял, хочет пообщаться в домашней обстановке. В частном порядке.
– ? titre priv?, – пробормотала Александра Константиновна.
– Как скажете, – покладисто согласился Николай Тихонович.
И немедленно разговор перешел на вещи животрепещущие: когда именно устроить обед. Потом решили, что лучше все-таки позвать гостью на чай – а то подашь, к примеру, борщ и селедку под шубой, а потом окажется, что французы такого не едят, и будет конфуз, а пирожные из 1-й булочной на Свердловке не стыдно и президенту Франции подать, не то что какой-то там Рите Ле Буа! Далее обсуждалось, что купить в подарок любезным французским родственникам – хохломскую роспись, конечно, и черную икру, что ж еще из России везти за границу, и павловских платков дамам, это ведь такой шик – павловские платки, ну а мужчинам следует дарить павловские же ножи… красота, сталь сверхпрочная, о каком вообще Золингене может идти речь, когда есть на свете павловские ножи… Ольга пошла звонить Федору Федоровичу и сообщать о решении семейного совета… Георгий шмыгнул в свою комнату и кинулся ничком на кровать, обнимая и целуя, как распоследний влюбленный идиот, свою подушку. Он и был распоследний влюбленный идиот, ему даже не суть важно было, что подушка не пахнет волшебными французскими духами, зато в нее очень удобно было бормотать задыхающимся шепотом: «Рита, Рита, Рита… я тебя люблю…» Вера тоже понеслась в свою комнатку (бывшую Данину боковушку, ныне превращенную в премилую девичью светелку) и принялась выбрасывать из шкафа свои немногочисленные наряды, чтобы потом доказать маме, что ей нечего, совершенно нечего надеть в честь визита французской гостьи. И что та подумает о наших советских девушках, увидев эти юбки и эти кофточки? Александра Константиновна прокралась на кухню и украдкой накапала на сахарок нитроглицерину. А Николай Тихонович, безадресно заявив: «Схожу-ка за папиросами!» – вышел из дому. Но, вместо того чтобы свернуть к табачному ларьку на остановке на площади Минина, двинулся в противоположном направлении, до угла Фигнер – Пискунова, зашел в будку телефона-автомата и набрал номер, который отыскал в маленькой записной книжке.