Год французов
Шрифт:
Солдат не младенец,
И жизнь коротка.
За ваше здоровье, солдаты![20]
Дублин создавали люди сродни Эллиоту и Тону, протестанты, потомки поселенцев времен Елизаветы, Вильгельма и Кромвеля, чьи английские корни вросли в ирландскую землю. Они настроили зданий вдоль реки: вон таможня, замысловатая по архитектуре, а вон массивный, величественный купол Четырех судов. По улицам, расходящимся от реки, стояли особняки протестантской знати, купцов, высоких чиновников. И с засильем этой верхушки
Он снова задержался, на этот раз на мосту к улице Сэквилл, облокотился на парапет: внизу, у причала, покачивались, поскрипывая, лодки и баржи. Широкая Лиффи, казалось, катила свои мутные воды прямо к нему из далекого сердца Ирландии, полнясь озерной водой, подбирая по пути сучья, кусочки темного торфа. Как артерии, дороги, реки, каналы питали Дублин богатствами Ирландии. Но в Дублине задерживалась лишь малая их толика, остальное отправлялось в Лондон.
В доме на улице Дорсет его встретил Оливер Уэринг, молодой стряпчий-протестант. Эллиот знал Оливера и доверял ему. В маленькой комнате наверху за круглым черным столом оливкового дерева сидели врач и памфлетист Патрик О’Халлоран и крестьянин из Килдэра Джек Рассел.
Эллиот огляделся и улыбнулся.
— Это вся ваша Директория?
— Далеко не вся. Но хорошо еще, что и этих застали, мы теперь чаще на виселице свободу обретаем.
Эллиот присел к столу.
— Очевидно, вы получили мое письмо. Вы хотели, чтобы и в Мейо были наши люди, так вот, теперь они есть. Несколько сотен наберется, вожаки все тоже из местных. Готовы выступить, как только придут французы. Сколь глубока их преданность, судить не берусь, равно как и о своем влиянии на них.
— Несомненно, французы придут, — сказал Уэринг. — Но знать бы, когда и где они высадятся, сколько их будет.
— И зачем придут, — вставил Эллиот. — Прислали б они тысяч пять человек уэксфордцам или в Ольстер месяца два назад, и неизвестно, чья бы взяла.
— Однако они не пришли, — заговорил О’Халлоран. — И сейчас нужно их дождаться и выставить как можно больше людей. Не поворачивать же вспять. Выбора у нас уже нет.
— Верно, — кивнул Эллиот, — выбора нет.
— У нас собраны сведения более чем из двенадцати графств, — сказал Уэринг, — кое-где организации крепкие. В одном только Лонгфорде…
— Про Лонгфорд я знаю, — перебил его Эллиот. — Я ночевал у Ганса Деннистауна.
— Он, должно быть, рассказывал вам о Западном Мите и Кэване. А мы расскажем об Уотсфорде.
— Послушайте лучше о Восточном Мейо. Там сотни три-четыре Избранников, они, как им думается, рвутся в бой. Верховодят ими мелкие помещики да смутьяны. Есть среди них и управляющие имениями, кое-кто из старшей прислуги. Даже немного оружия насобирали — грабили господские усадьбы.
— По вашему
— Нет. Я узнал о грабежах потом, но осуждать не стал. Думаю, вы представили себе, как обстоят дела. Муштрует их по ночам один солдат, он служил в австрийской армии. Правда, думается, на выучку у них уйдет лет сто. Слушают эти дворянчики-паписты разве что Джона Мура из Баллинтаббера, но ему всего лишь двадцать два года. Вряд ли кому Избранники подчинятся полностью.
— Но ведь они же приняли нашу присягу!
— Ну и что же? В их семьях сейчас всякий мужчина — член Общества объединенных ирландцев. А что они под этим подразумевают — одному богу известно.
О’Халлоран рассмеялся.
— Вы, господин Эллиот, из всех делегатов наиболее пессимистично настроены.
— Не спорю. Но и в прошлому году и нынешней весной мы упустили прекрасные возможности. Сейчас у нас и их нет, разве что французы высадятся огромным войском и сами станут воевать.
— Что же вы предлагаете? — спросил О’Халлоран.
— И на севере, и в Уэксфорде мы разбиты. Вы хотите поднять восстания на местах, но англичане их подавят без всякого труда. А сотни, может быть, тысячи бедных, легковерных крестьян и ремесленников поплатятся жизнью: их либо расстреляют в упор из пушек, либо вздернут.
О’Халлоран потер ладонью глаза.
— Клянусь, господин Эллиот, я думал о том же. Но я также сознавал: не поднимись мы сейчас, не быть восстанию еще лет пятьдесят. Двери темницы, в которой мы сейчас томимся, закроются навечно, а ключи от них выбросят в море.
Эллиот повернулся к Уэрингу.
— А вы что скажете?
— Мне все представляется не в столь мрачном свете, вероятно, таков характер. Восстания на местах могут и набрать силу. А если французы высадятся, и мы не воспользуемся этим, то будем глупцами из глупцов. С этим согласны почти все делегаты.
— Сейчас они согласны. А как дойдет до дела, поведут ли они людей с пиками против регулярной армии?
— Вы поведете, мы не сомневаемся, — сказал О’Халлоран. — Будем надеяться, поведут и остальные. Наша Директория не может руководить всеми действиями. Нас осталось человек десять хороших, толковых организаторов; поэтому мы должны брать на себя руководство — только потому, что пока на свободе? Мы можем рекомендовать графствам действовать. Если хотите — прикажем, только лучше не станет. Случись восстание, оно будет крестьянским, и дублинские юристы и врачи вряд ли смогут на него повлиять. Высадятся французы, а мы, скорее всего, будем уже за решеткой с другими членами организации из Дублина.
— За решеткой либо на виселице.
— Одно другого стоит, — бросил О’Халлоран. — Фицджералд кончил на виселице.
— Нет, его зарезали, — поправил Уэринг, — зарезали, а потом уж повесили. Кто-то продал его Хиггинсу, а Хиггинс — Куку из замка.
— Словно телят на базаре продают, — возмутился Эллиот. — А вы уверены, что я не продам вас? Открою все наши секреты Деннису Брауну, состояние на этом сколочу.
— Вряд ли. Доносчикам мало платят. Думаю, даже за Фицджералда много не дали.