Год французов
Шрифт:
Услышав горн, Маннинг выпрямился и поднял голову, вслушиваясь. Но горн молчал.
— Что это? — спросила Элен. Он не ответил, лишь улыбнулся и натянул заляпанные грязью сапоги.
Вечер стоял прохладный. На фоне темнеющего неба выделялись лиственницы, нелепая смотровая башня слева за грязным, заваленным сеном и навозом двором. Черная, точно разинутый рот, дыра в стене — отметина айртоновской пушки. История мало-помалу одолевала башню, плющом обвивала ее стены, прорастала пятнами злого лишайника.
Узкая лесенка вилась до самого верха башни, начиналась она еще в жилой комнате, потом проходила через нежилую на втором этаже и заканчивалась у двери, выходящей на парапет стены. Ступеньки-клинышки
Отдуваясь, он облокотился о парапет и навел подзорную трубу на дорогу. В жизни не видел он столько кавалерии. Всадники в красных мундирах покачивались в седлах, вдоль стремян — длинные сабли. Лиц не разобрать. Толстые ляжки. Позы спокойные, уверенные, драгуны не спешат, знают, что торопиться им некуда. Красные мундиры и блестящие сабли на фоне зеленого луга: их еще не поглотила тьма короткой летней ночи. Заржала лошадь, прикрикнул на солдат сержант. Маннинг отложил подзорную трубу: перед ним лишь серая стена, красные мундиры да зеленые поля. Точно кровавая река меж стеной и полями.
— Это англичане? — услышал он за спиной. Ишь как незаметно подкрались.
— Есть и англичане.
— А что ж они не поспешают, ведь те прошли еще утром.
— А им незачем спешить, они свою задачу знают.
Словно большая охота: вон по осеннему полю неспешно едут те, кому загонять дичь, а вот этим — убивать, ружья у них на изготовку.
— Какие они страшные и злобные.
— Армия должна устрашать, для того она и служит. Ну вот, кажись, все проскакали. Завтра жди пехоту, хотя, похоже, пройдут мимо, не задержатся. Сначала кавалерия, потом пехота, потом и артиллерия, как и положено в любой армии.
— Тогда те бедняги, что утром прошли, вовсе не армия, — тут же заключила Элен. — Так, деревенские парни на прогулке. Господи, отведи от них беду.
— Не отведет, — сказал Маннинг, бросив на нее быстрый взгляд. Он удивился ее настроению, хотя и пытался понять. — Не миновать им беды, когда-нибудь внукам расскажешь об этих днях. Как деревня Тоберкурри вошла в Историю. Увы, не в первый раз.
— Много крови прольется, — покачала головой Элен.
— Где-то и прольется. И ох, боюсь, немало. Но не здесь. Пусть отыщут себе какое-нибудь болото, и там резню устраивают. Пойдем-ка вниз. Что-то холодает к ночи.
Страх отпустил, лишь когда последний всадник скрылся из виду. И крепконогие драгуны в седлах, и грубый сержантский окрик — все словно привиделось в страшном сне. И голубые мундиры, и красные — все сон. Как и эта старая башня, ощерившаяся зубатой стеной. А явь: пропыленный дом, надоедливые книги прихода-расхода, требовательные письма от дублинских банкиров, женщина рядом, которая во сне поворачивается к нему спиной. Осела наконец пыль на дороге. Будто и вовсе не проходил отряд драгун. Будоражат сейчас покой других деревушек, замышляют кровавую битву на каком-нибудь болоте, на чьем-либо пастбище. Да ниспошлет господь им проклятье.
— О чем задумался, Дик?
— Жечь хлеб на полях или охотиться на крестьян, как на диких зверей, загонять их, точно гончими псами, кавалерией короля — занятие для тех, кто никогда не ведал жалости, никогда не испытал тяжкого труда. Что ж, пусть перебьют друг друга.
Подул холодный ветер, в лиственничной роще затеяли перекличку грачи. Мальчишкой он стрелял их, отец специально заказал для него охотничье ружье у Николса с Казначейской улицы: с резьбой на затворе, полированным, темного дерева ложем. Отец, бывало, стоял рядом и направлял
Мальчику башня представлялась крепостью крестоносцев, ее нужно защищать от сарацинов и турок, и малыш сидел, нацелив ружье на дорогу. Тогда вокруг усадьбы не было стены, очередной отцовской прихоти. Соорудили ее каменотесы из Слайго. Отец, не слезая со своей лоснящейся от довольства гнедой, прямо с седла давал указания. Они лишь согласно кивали, однако делали все по-своему, работали эти умельцы на совесть, молча, сурово стиснув крепкие, как их долота, зубы. А Маннинг-младший трусил на пони рядом с отцом, примечая, как уверенной и сильной рукой чертил тот по воздуху. Все в усадьбе должно пребывать в порядке и соответствовать времени. Да, навел отец порядок, нечего сказать.
С таким, как в нынешнем году, урожаем он продержится до следующего лета, и в крестьянских домишках не будут роптать, сокроются подальше с глаз Истории, забудут о пиках, горнах. Он медленно спускался в темноте по винтовой лестнице, вслед за ним — Элен. Он придерживался рукой за стену: какие холодные на ощупь камни. На что она? Чтоб было куда загонять коров? Неразумные дитяти, старый да малый. Один играет в крестовые походы, другой упрямо возводит никому не нужную стену. Но отец свято верил в свои задумки и очень убедительно кивал большой головой, разговаривал ли он с каменотесом, архитектором или каретником. Во дворе в просевших каменных плитах застыла неглубокая лужа.
ИЗ «ВОСПОМИНАНИЙ О БЫЛОМ» МАЛКОЛЬМА ЭЛЛИОТА В ОКТЯБРЕ ГОДА 1798-ГО
Из Тоберкурри дорога на Слайго поворачивает на северо-восток, мимо деревни Коллуни, к ней-то мы спешно и направлялись. Весьма поучительно наблюдать, с каким чувством встречали нас крестьяне: теперь мы шли по местам людным, где, несмотря на холм, много хорошей пахотной земли. Перед нами, словно раскиданные рукой великана, представали крестьянские дома: приземистые, убогие жилища, во многом схожие с хижинами Мейо, но попадались и настоящие, радующие глаз беленые стены приветливо встречают солнце, соломенные крыши подновлены.
В каждой деревне знали загодя о нашем приходе. Однажды я приметил, как прямо по пашне от деревни к домику на отшибе стремглав бежит паренек: очевидно, таким же образом извещались деревни о нашем приближении. А может, и сама земля, сами деревья корнями своими чуют: идет армия. Здешний народ в отличие от крестьян Беллаги не прячется. Люди молчаливо встречали нас, кто на поле, кто на пороге дома. И молчания их не разгадать. Нередко нас приветствовали, кричали нам что-то на плохом ирландском. Примерно с полсотни примкнули к нам — кто бегом по склонам холмов, кто усталым шагом прямо с поля. Не говоря ни слова, дивясь то ли собственному безрассудству, то ли необычности происходящего, вливались они в наши ирландские отряды. Были среди них и те, кому суждено вскорости сложить голову в Коллуни. Они презрели домашний покой и очаг, к нам их привлекло необъяснимое чувство: любопытство ли, ненависть ли к тиранам, тяга к приключениям. И, не успев даже толком поговорить с нами, они встретили смерть. Мне же более запомнились те, кто молча, из-под руки, провожал нас взглядом.