Год гиен
Шрифт:
Перед ним был царские драгоценности, которые они с Кваром искали, те, что тщетно разыскивал по базарам Ненри. Кольца, браслеты, амулеты смешались в ларце, радужная смесь цветов, ярко блестевшая даже в темноте.
Только по одной работе Семеркет опознал бы в них царские украшения. Но о еще большем говорили иероглифы, сделанные золотом и серебром на слоновой кости и электре. Каждая надпись заявляла, что это принадлежит фараонам и их сыновьям из далекого прошлого, чьи имена были столь же легендарны, как
Пораженный и зачарованный, чиновник взял драгоценное сердце-скарабея и высоко поднял, чтобы прочитать при слабом свете звезд надпись на нем. Имя женщины-фараона Хатшепсут смотрело на него с золотого брюшка. Он торопливо начал брать другие украшения. Картуши с именами Тутмоса, Аменхотепа, Нефертари блеснули один за другим. Но самым проклятым было имя царицы Таусерт, написанное на великолепном золотом браслете рубиновыми кабошонами — то было самое крупное украшение из имущества Ханро. Семеркет однажды уже видел нечто подобное: браслет в точности подходил к кольцу-серьге, которую они с Кваром нашли в пепле костра в Великом Месте.
— Ханро! — выдохнул он.
— Я ведь получу за них высокую цену, Семеркет? Они хорошего качества, верно?
— Где ты их взяла?
Женщина упорно не встречалась с ним глазами.
— Я уже сказала — от мужчин. Главным образом, от тех, которые работают в гробнице. Я заставляла их давать мне драгоценности за… За то, что я для них делала. Ты ведь не собираешься ревновать, правда? Я всегда была с тобой честна насчет этого. Но с послезавтрашнего дня я больше никогда…
— Вот это — кто это тебе дал?
Он поднял усыпанный рубинами браслет королевы Таусерт.
— Панеб.
— А это?
— Кольцо из ляписа? Думаю, это Аафат.
— А это? — спросил он, держа золотую пектораль и сердоликовую фигурку богини-змеи Меретсегер.
— Это дат мне Сани… Семеркет, почему ты так на меня смотришь?
Дознаватель покачал головой, пытаясь найти слова.
— Ханро, ты знаешь, откуда все это?
— Да, конечно. Мужчины покупают это на свое жалованье. У торговца, кажется, по имени Аменмес.
— А ты сама видела этого человека?
Голос Семеркета прозвучал так резко, что она попятилась в смущении и испуге. Женщина покачала головой.
— А кто-нибудь другой в деревне его видел — кто-нибудь, кроме Панеба и его людей?
— Не знаю… — слабо ответила она. — Семеркет, ты хочешь сказать, что мои драгоценности ничего не стоят? Что я не смогу их продать?
Он печально покачал головой.
— Я говорю, что если ты когда-нибудь попытаешься продать хоть одно из них, тебя схватят. Я даже сомневаюсь, что ты дотянешь до суда, прежде чем тебе накинут петлю на шею.
Она широко раскрыла глаза:
— Семеркет, мне не нравятся такие шутки.
— Это царские драгоценности, Ханро. Они из царских
Ханро раскрыла рот, но не издала ни звука, а только молча смотрела на него. Потом схватила драгоценности и стала запихивать их обратно в алебастровую шкатулку.
— Мне плевать, — пробормотала она. — Теперь они мои. Ты ошибаешься.
У нее так тряслись руки, что он едва могла удерживать в пальцах украшения. Кольцо из ляписа покатилось по плиткам пола.
Семеркет поднял его и вернул Ханро, осторожно положив на ее ладонь. Рука ее была холодна, как лед, и она смотрела во тьму, как в бездну.
— Ханро… — начал он. — Ничто не изменилось. Ты все еще можешь уйти жить в Фивы. Завтра пойдем со мной к министру. Расскажи ему, откуда у тебя взялись драгоценности, и…
В ее взгляде вспыхнула тревога:
— Нет.
— Он тебя вознаградит. Ты получишь деньги, дом — все, что пожелаешь. Ханро, послушай меня! Как только в игру вступят власти, все будет кончено.
Она потрясла головой, в ее взгляде смешались стыд и отчаяние.
— Семеркет, если я что-нибудь скажу властям, все в Фивах будут знать, как я…
Ее легкий голос потрясен но надломился. Семеркет подался вперед, чтобы ее утешить, но женщина отшатнулась от него и прижалась к стене, вцепившись в алебастровый ларец.
— Они узнают, откуда я все это получила.
Семеркет внезапно понял, насколько Ханро несчастна. Она так долго была мишенью для множества жестоких деревенских шуток, что сама начала верить в них. Даже ее любовник Панеб рассказывал о ней гнусные истории. Деревенские мужчины перекупали эту женщину друг у друга, засыпая ее ворованными драгоценностями. Она вела себя, как распутница, поскольку видела в этом единственный способ оставить позади жизнь, которую ненавидела. Семеркет с детства был обречен стать «последователем Сета», и ему никогда не позволялось быть ничем другим, кроме человека, которому пристало такое прозвище. И Ханро обречена на роль, врученную другими.
— Положим, я расскажу все властям, — прошептала она. — Что тогда станется с теми, кто дал мне эти украшения?
Серьезный взгляд чиновника подтвердил ее подозрения.
— Семеркет, я знала этих людей почти всю жизнь!
— Я не могу уменьшить их вину, и ты тоже не можешь, — ответил оп.
Как бы осторожно дознаватель ни подбирал слова, все они сводились к одному: «Ханро, если ты не хочешь умереть вместе с ними, ты должна сделать то, что я тебе говорю».