Год гиен

Гигли Брэд

— О статуе Аменхотепа — фараона, который триста лет назад основал эту деревню. В подобных спорах они назначают его судьей.

— Статую?

Нубиец только кивнул, пристально глядя на жителей деревни. Те закричали, что Квар должен выбрать людей, которые согласно древним обычаям понесут бога. Меджай быстро указал на нескольких мужчин в толпе, в общей сложности отобрав шесть человек.

Рами стоял в стороне с красным лицом.

Мужчины, которых выбрал Квар, поспешили к святилищу и спустя несколько минут вернулись, неся на плечах

носилки бога. На носилки была водружена статуя из известняка, изображавшая первого Аменхотепа. В полосатом царском платке немес, второпях накрашенный и умащенный, высеченный из камня фараон сурово смотрел па деревню.

Мужчины принесли статую туда, где стояла Ханро. На мгновение она потупила голову, но когда Квар быстро толкнул ее вперед, обрела голос.

— Действуй, мой господин, — умоляюще обратилась она к статуе, — чтобы вернуть то, что у меня пропало.

Мгновение ничего не происходило. Потом шестеро носильщиков начали покачиваться и хлопать глазами. Те, что держали носилки справа, неожиданно начали в унисон приседать, как будто собирались сбросить статую на землю. Толпа задохнулась, стараясь не попасться на глаза богу. Кресло выпрямилось само, но тут же наклонилось вперед, когда двое передних носильщиков упали на колени. Среди строителей гробниц снова поднялись крики. Но передние носильщики снова вскочили, повернув кресло, чтобы очертя голову побежать в обратном направлении. Жители с воплями падали перед ними.

— Что происходит? Скажи мне! — потребовал Семеркет.

Квар наклонился и прошептал ему на ухо:

— Бог наваливается на плечи носильщиков, чтобы показать, в каком направлении они должны его нести.

Носильщики, казалось, были сбиты с толку. Он поворачивались все кругом и кругом, чтобы оракул Аменхотепа мог бросить взгляд на всех своих селян. Потом они остановились, как вкопанные. Долгое время не двигались, после чего повернулись в сторону Кхепуры и ринулись туда, где стояла староста женщин.

Квар толкнул Семеркета в бок.

— Сейчас, — прошептал он.

Статуя наклонилась вперед, так что ее обсидиановые глаза могли посмотреть на женщину сверху вниз. Кхепура закрыла руками голову и открыла рот, чтобы завопить. Но в тот же миг статуя слегка повернулась, чтобы уставиться на человека рядом с ней. Носильщики опустились на колени — и больше не двигались.

Добрый бог нашел вора.

Ханро прижала ко рту кулак, чтобы заглушить крик — и остальные жители отшатнулись от обвиненного в воровстве, оставив его стоять в центре круга. Семеркет схватил Квара за руку.

Это был Рами.

Юноша упал на землю. Ханро побежала к нему и взяла его лицо в свои ладони.

— Ты и вправду это сделал?

Мальчик нехотя кивнул.

— Я снимаю свои обвинения! — тотчас крикнула Ханро.

Квар, шагнув вперед, сказал, что бог вынес свое суждение и что обвинения остаются в силе.

— Но, — продолжал ои, — если Рами предъявит украденные драгоценности, мы воздержимся от наказания.

А если он этого не сделает, сюда принесут палку, и отец будет бить его, как предписывает закон.

Мать погладила сына по голове, откинув волосы с его глаз.

— Рами, пожалуйста. Ты должен это сделать.

Подросток слабо улыбнулся матери и покачал головой.

— Прости, мама, но драгоценностей больше нет, — прошептал он. — Я даже не знаю, куда они исчезли.

Рами уронил голову, отказываясь встречаться с ней взглядом.

— Пусть принесут палку! — прокричал Квар.

С акации в храмовом саду срезали ветку — толстую и гибкую. Когда с нее срезали шипы и убрали листья, нубиец счел ее подходящей и вручил Неферхотепу.

— Возьми. Секи его до тех пор, пока не признается, где драгоценности его матери.

Неферхотеп переглянулся с Кхепурой. Семеркет пристально за ними наблюдал. Потом над толпой разнесся четкий голос писца:

— Я не могу.

— Таков закон! — прогремел Квар.

— Я не могу его высечь. Рами — не мой сын.

Все строители гробниц задохнулись. На лицах их отразилась вся гамма чувств — от потрясения до злорадного веселья. Ханро прижала руку к горлу, на котором пульсировала голубая жилка.

— Довольно я прятал от деревни мой позор, — продолжал Неферхотеп тем же ясным голосом, хотя и приняв позу сраженного горем. — В моем доме было высижено кукушечье яйцо. Отец Рами — Панеб. Моя жена мне неверна. Десятник Панеб должен наказать своего сына.

Семеркет немедленно понял истинный смысл слов Неферхотепа. Ханро следует обвинить в супружеской измене и схватить. Драгоценности исчезли; а теперь и главная свидетельница, способная дать показания против строителей гробниц, тоже исчезнет с глаз долой.

Яростный рев Панеба застал всех врасплох.

— Ах ты, ублюдок! — закричал он Неферхотепу. — В свое время ты заставил меня выполнять ужасные вещи — но ты не можешь заставить меня сделать это!

Десятник выпрямился во весь свой внушительный рост, выхватил у Квара ветку акации и стиснул ее так, что побелели костяшки пальцев. Палка засвистела, рассекая воздух, когда он ринулся вперед.

Неферхотеп пустился бежать. Он прорвался сквозь толпу строителей гробниц и припустил вниз с холма к деревенским воротам.

— Остановите его! — на бегу умолял он односельчан. — Кто- нибудь, остановите его! Он сумасшедший!

Но никто не вмешивался.

Панеб перехватил Неферхотепа у ворот, саданув палкой по плечам. Писец завопил, как заяц, попавший в челюсти гиены, споткнулся и покатился по песку, пытаясь защитить лицо.

К тому времени Семеркет и Квар догнали богатыря-десятника и вцепились в его руки, но тот продолжал молотить Неферхотепа, пока пот не выступил у Панеба на лбу. Меджай в отчаянии бросился между десятником и писцом. Последний немедленно воспользовался шансом и, взметнувшись на ноги, припустил сквозь деревенские ворота, а потом — по улице.