Год колючей проволоки
Шрифт:
Но даже тогда не было так страшно. Потому что этот танк был свой, пусть он едва не завалил их в окопе, но он был свой, родной. Этот же — тихий, опасливый, что-то едва слышно шепчущий своей турбиной, развернувший в сторону города свою пушку с намалеванной на ней оскаленной пастью шайтана — был чужой…
Человек по имени Аббас аль-Касем, а по прозвищу Аль-Макхам, не всегда был исламским экстремистом, включенным ЦРУ в списки чрезвычайной опасности и разыскиваемый по всему миру. Когда-то он ненавидел воинов Аллаха и готов был их убивать по мановению руки человека, которого сейчас публично проклинали и обрекали в молитвах на вечное пребывание в огне. Аббас аль-Касем до сих пор помнил этого человека — и не говорил про него ничего, ни плохого, ни хорошего. Просто не хотел.
Выдвинувшийся из числа простых моджахедов, имеющий на личном счету сбитый американский вертолет и как минимум одиннадцать убитых в бою американских солдат, Аббас аль-Касем был молодой порослью на ветвистом
Он не задавался тогда вопросом о своем отце — наоборот, он стыдился его. В то время как вся страна шла вперед — отец упрямо цеплялся за старое, он читал Коран и совершил хадж в Мекку. Тарика аль-Касема арестовали и препроводили в тюрьму за агитацию против вождя и антигосударственную деятельность, а его самого, его старшего сына, забрали в казармы федаинов. Ему было стыдно за отца, он украдкой ловил взгляды офицеров, присматривался к своим соседям по казарме, что они думают про него. Ага, это тот самый Аббас, Бени аль-Тарик, [65] предатель и слабак. Поэтому же он вгрызался в военную науку с безудержной свирепостью волчонка, не признавая ни своих слабостей, ни чужих. Потому-то из училища он должен был выпуститься в чине командира… вот только не успел.
65
Бени аль– Тарик — сын Тарика.
Это были казармы — казармы засекреченного учебного центра на окраине Багдада, их разместили здесь, потому что они, тигрята, лишившиеся родных, — не имели в своей жизни другого отца, кроме Вождя, а его родной сын Кусей (или Кусай, тут кто как переводит) был им все равно что старшим братом. Молодые, голодные, злые — у них в этой жизни не было ничего, кроме автомата и верности. Верности Ему. Их подобрали в самых разных уголках страны вопреки распространенному заблуждению Он подбирал себе воинов не только в племени Аль-Тикрити, в его родном племени, — он любил и уважал весь народ Ирака. И даже Барзай, сын курда, — был здесь, в одном строю с ними, утверждая славу своего народа не как злоумышляющего, а как славного племени, давшего родине одного из талантливейших военачальников Абд аль-Джаббера Шеншалла, который в период войны с персами вместе с Раисом командовал армией и не допустил того, чтобы полчища персидских завоевателей ринулись разорять Ирак. Они были надеждой и гордостью страны, и их казармы располагались рядом с Багдадом еще и потому, что стоит только злоумышляющим, продавшимся жидам генералам выступить против Вождя, — они будут здесь, чтобы грудью защитить его. Генералам Раис уже не верил — первую войну они проиграли, не удержали Кувейт только из-за их подлого предательства и позорного бегства. Им — он верил.
Про то, что война скоро начнется, они знали. И были готовы. Мустафа, командир их учебного взвода, — а они уже закончили обучение и только что не прошли парадом и не приняли присягу, — прибежал вчера в казарму — длинный, песчаного цвета, покрытый маскировочной сетью барак, — и сказал, что скоро их отправят туда, где готовятся к вторжению бени-наджи и бени-кальб. [66] Про это знали не только они — знали все, к сирийской границе уже потянулись длинные, скорбные колонны. Вождь не препятствовал этому, он знал, что те, кто придет на их землю, воюют подло, бомбят мирные кварталы, и потому женщин с детьми лучше отправить от греха. Мало кто знал, что в таких вот караванах вывезли часть архива Мукхабарата — разведки, но не самую важную. Самая важная достанется потом совсем другим людям, ее будут вывозить, когда враги по-хозяйски будут обживать Багдад… а дураки бени-кальб попытаются задержать и обстреляют автоколонну эвакуирующегося русского посольства. Идиоты… кто же доверит такое русским… это раньше русским можно было доверять. Сейчас же им нельзя доверять ни в чем.
66
Соответственно — англичане и американцы.
Как бы то ни было — Мустафа крикнул «идем получать оружие!» даже с какой-то радостью, с гордостью, что именно им придется столкнуться с врагом первыми и продемонстрировать, чему они научились. А научились они многому. Бени-наджи не любили и боялись их страну,
Добро пожаловать в Ирак, бени-наджи и бени-кальб, здесь, на земле, давшей миру Ашшурбанипала и Навуходоносора, вы найдете свою смерть! Шакалы изгрызут ваши трупы, и на земле останутся только ваши кости, выбеленные свирепым пустынным хамсином.
Все они наперегонки бросились к небольшому, заглубленному в землю зданию, где хранилось их оружие, верней, оружие-то было при них, они постоянно носили свое оружие с собой. Старый одноногий Наби — ветеран первой кампании, оставивший ногу и глаз на «дороге смерти» — открыл перед ними бронированную дверь, и они все вместе, смеясь, выносили цинки, набивали магазины, разбирали взрывчатку и кумулятивные заряды. В отличие от обычных частей они были хорошо вооружены — у них были венгерские автоматы, которые могли стрелять противопехотными и даже противотанковыми, годными для уничтожения легкой бронетехники гранатами, румынскими снайперскими винтовками, на каждую из которых на государственной фабрике был сделан глушитель, русскими гранатометами «РПГ-7» вместе с русскими, не китайскими, из которых взрывается лишь половина, — гранатами. Они знали, что ни «Абрамс» ни «Челленджер» — основные боевые танки врага — не взять гранатой из «РПГ-7» в лоб, и поэтому у них были накладные кумулятивные заряды, в теснине иракских улиц самое то. Вообще у них было много взрывчатки и мин, и их хорошо, плотно обучали работать с ними. Мина, фугас — это невидимая, терпеливая смерть, от нее не уйдешь.
Они разобрали себе все оружие и взрывчатку, столько, сколько смогли унести, но ничего не произошло. Они так и сидели в казармах, загруженные, как верблюды, обливаясь потом, готовые к тому, что вот-вот подадут машины, но машины так и не подали, а полковник Руби Ад-Дин, вернувшийся из Багдада, увидев свое воинство, выругал их, но оружие сдать не приказал. Он и сам не знал, что делать… в министерстве обороны готовились к вторжению и не знали, когда оно произойдет. А у американцев есть ракеты, которые летают по улицам и поворачивают на поворотах — и пусть уж лучше, как начнется, — его тигрята будут готовыми…
Ветер. Сухой пустынный ветер, сейчас самое время для такого ветра. Пусть ветер укроет страну своим покрывалом, пусть бени-кальб устрашатся, ведь они могут воевать, только когда видят, а когда страну накрывает ветер — не видно ничего. Просто пыль… несущаяся над землей серая, бурая, коричневая мельчайшая пыль, от которой нет спасения. Жара и пыль — вот что остановит бронированные машины врага.
Но если ветер накинется сейчас, посреди спешно собранного парада, — будет совсем некстати.
Они уже принесли присягу — плохо принесли, не торжественно, просто приехал офицер, какого они никогда не видели, а вторым был подполковник Ад-Дин командир их учебных курсов, и каждого по очереди приглашали в казарму, и они приносили присягу. Каждому выдавался платок и кинжал — Его подарок, этим кинжалом курсант должен был порезать большой палец и поставить кровью отметку в специальном журнале. Это была старая, очень старая традиция… так приносили клятву верности телохранители халифов и великих визирей, а одной из святынь Ирака был Коран, написанный Его кровью, кровью Раиса. [67] Он произнес священные слова, слова верности Раису и родине, потом ему дали кинжал, и он полоснул им по пальцу, удивившись, что это совсем не больно. Потом он оставил свою кровь в книге и вышел, зажимая порезанный палец тем самым платком, который теперь станет для него одной из самых драгоценных вещей в его жизни и которую он сможет передать своим детям. Он воин, федаин — и его дети станут воинами.
67
Это и в самом деле так. В Ираке был Коран, написанный человеческой кровью. Считалось, что это все — кровь Саддама, но этого не могло быть, потому что для написания книги было использовано около тридцати литров человеческой крови. Откуда взялась кровь — неизвестно и поныне.