Год - тринадцать месяцев (сборник)
Шрифт:
Раскаленно-багровый шар солнца спускался за пыльные ветлы. Эта минута вечерней зари в деревне особая — домой возвращается стадо, ушедшее за околицу рано утром, и вот оно возвращается. Улица наполняется блеянием овец и мычанием коров, устало раз-другой щелкнет кнут пастуха, но зато как призывно, как ласково закликают хозяйки своих Зорек, Дочек и Милок домой!.. Гогочут и гуси, хлопают крепкими крыльями, кричат вожаки, будто стаду угрожает на дороге какая-то опасность…
Скоро стихнут эти звуки, и над всей деревней установится, как венец жаркого летнего дня, тишина. Цену этой заветной минуте знает вполне только тот, кто хорошо потрудился днем, сделал урочное дело, встретил скотину и пустил
Но не дали всласть полежать Алексею Петровичу — явился Афанасий и повел к столу. За столом, кроме Димы, оказался и сосед — Василий Семенович, толстый, с двойным подбородком старик. Это был первый такой толстяк в Шигалях, но сравниться с ним еще пока никто не мог. На войне он был, как и зять Афанасий, артиллеристом, и это еще больше сближало соседей — ни тот, ни другой не могли сидеть в застолье друг без друга.
— Привет гостю! — пробасил Василий Семенович трубным, жирным голосом и протянул через стол руку. Здоровался он левой рукой, потому что на правой у него был только один большой палец и он стеснялся подавать ее.
В комнате было сумрачно, хотя за окном еще видно было светлое небо, и Алексей Петрович подумал, что в полях сейчас стоит особенный вечерний свет широкой тихой зари…
Но застолье началось: загремели рюмки и стаканы, тарелки и вилки. Все — и Афанасий, и Дима, и Василий Семенович — считали своей обязанностью угощать гостя, так что Алексею Петровичу пришлось отбиваться. А когда он наотрез отказался от водки, то Василий Семенович, будто он здесь был хозяин, даже обиделся. Зять Афанасий попытался сгладить ситуацию.
— Наш лейтенант, бывало, говорил так, — начал он похихикивая, словно просил разрешения совершить какое-то ненужное, грешное дело, — год, говорит, не пей, Два не пей, а после бани, хоть рубашку продай, но рюмочку выпей, хе-хе. Хороший был парень, да погиб под Курском, пусть земля ему будет пухом. — И плеснул из рюмки на стол, а потом, зажмурившись, выпил да вдогонку еще выпил единым духом и пива.
А Василий Семенович не спешил, вертел в руках свою рюмку, словно бы переживал отказ Алексея Петровича. Он вообще-то пил редко, как и зять Афанасий, но стоило ему выпить, как его тянуло к песням и к совершению каких-нибудь энергичных действий. Вот за песни да энергичные действия в районном ресторане ему в свое время пришлось уступить председательское место Сетиеру. Но это было давно, о том, что Василий Семенович когда-то был председателем, никто и не помнит, всем кажется, что этот толстяк-чревоугодник всегда заведовал шигалинской фермой. А с зятем Афанасием они, когда выпьют, вспоминают войну, они вспоминают ее не без гордости, ведь в Шигалях не много найдется живых людей, у кого по три ордена. По словам Василия Семеновича выходило, что за войну он «сменил четыре пушки», уничтожил около двадцати танков, а сам получил тридцать ранений. Вместо осколок он говорил расколок, и у него получалось так:
— Значитца, не задела ни одна пуля, все мои раны от расколков. Врачи вынимали-вынимали, да само собой вышло с килограмм, значитца, но еще много осталось.
Часто они тут же за столом и поспорят.
— У тебя четыре пушки разбило, а я всю войну на одной провоевал!
— А я ведь не из-за пригорочков стрелял, как ты, не из лесочков, а моя сорокапятка всегда рядом с пехотой. Но пехота в окопах сидит, а мне танки надо останавливать, значитца. А танк как харканет в тебя, расколки как дождь тебя накроют!..
Но сегодня они не спорят. Сегодня — особый случай.
— Значитца, Петрович, за встречу…
А на столе полно всякой еды: и отварное мясо из шюрбе, и колбаса, и рыба жареная, яблоки и помидоры, яйца вареные под майонезом и глазунья на сале, а от кровяной колбасы еще пар идет. Вот этого-то кушанья, пожалуй, и отведает Алексей Петрович. Давненько не ел он такой колбасы. Да и сварена она отлично, не пожалела сестра Урик ни нутряного сала, ни чеснока.
— Кушай, кушай, — поощряет Алексея Петровича зять Афанасий.
А Василий Семенович, глубокомысленно поглядывая на лоснящиеся от жира щеки Алексея Петровича, философствует:
— Значитца, жизнь как в сказке. Да, ничего не скажешь, наш труд не пропал даром: мы хотели выбраться из бедности и ведь выбрались. Сейчас наш колхоз богатый, я одной пенсии получаю шестьдесят девять рублей, да старухе носят двадцать рублей. Молока и масла нам не покупать, а в лавке хлеб есть, всегда, как в городе. Значитца, мне такое и не снилось, конешно. Наша кровь и пот не пролились даром.
— А дети в городе?
— В городе. Только вот у младшей Улгок жизнь не получилась, муж попался пьяница, она его бросила и вернулась. Теперь мы со старухой не одиноки. Да было бы и сто детей, разве свое дите будет лишним!
Нет, Алексей Петрович не помнил никакой Улюк. Видно, она родилась после войны.
А Дима между тем не забывает ухаживать за гостями: рюмки опять наполнены вином, стаканы налиты пивом.
— Ты, Лексей, много знаешь. Говорят, такой засушливый год был ровно сто лет назад. Так ли это? — зять Афанасий задает этот вопрос с таким важным видом, как будто речь идет о жизни и смерти.
— Да, так пишут в газетах.
— Нынче исполнилось пятнадцать лет, как я поставил дом. Но никогда, как нынче, не текло столько смолы из бревен! — И Василий Семенович торжественно поднимает правую руку с единственным пальцем. — Ну и текло, скажу я вам, ну и текло!..
— И лес пожелтел очень рано.
— И лесным зверям тоже беда! Вчера вечером совсем мы забыли о гусях, вот старуха будит меня среди ночи: «Пригнал ты гусей?!» — «Нет. Они остались ночевать на пруду». — «А ты слышал, что в Шумерлииский лес пустили волков для развода?» Слышал, говорю, да толком никто ведь не знает, правда это или нет. Правда или нет, а из ума не идут эти волки, встал и пошел. Ночь не так уж темная, молодая луна уже садилась. Значитца, думаю, кто же это набросал в пруд разных коряг? Но слышу, однако, и бултыхание. Лошадей, что ли, конюхи купают? А это оказались лоси! Вот ведь как высушило в лесу все болота и ручейки! Лоси-то вышли к деревне в поисках воды… Ну, я пригнал тогда своих гусей.
— Третьего дня я видел в Ежовом поле семью кабанов. Пять детенышей, уже изрядные кабанчики, — сказал все время молчавший Дима и посмотрел на Алексея Петровича.
Алексей Петрович согласно кивнул. Он чувствовал, как его укачивают эти дружные, мирные разговоры. Ему хотелось зевнуть и закрыть глаза.
— Видать, и кабаны мучаются от жажды, если ходят в Ежово поле.
— Для нас, значитца, эта жара не так страшна, как для других. Наши поля спасает лес. Там, где есть лес, там и дожди идут чаще. Вот у нас последний дождь был тридцатого июня, ливень хлестал целый час, и земля промокла на полный штык. А в Моргаушах и Вурнарах не выпало капли дождя, как они посеяли.