Год в Колчаковском застенке
Шрифт:
сплошным сквернословием, и спекулянтов, и мирных обывателей,
арестованных по оговору соседа и проч.
Потянулись томительные дни в душной, тесной и все более и более
загрязнявшейся камере. Узников все прибавлялось.
Сидели мы без прогулок, безсвиданий в полном неведении о том,
что творится за стеной. Приезжал как-то „уполномоченный следственной
комиссии",
арестованных отвечал молчанием.
От безмерной скуки брались и за такие книги.
Голодание и все „удобства“ арестного дома, с ночевкой на грязном
холодном асфальтовом полу, вызвали у меня вспышку болезни, я сделал
заявление о необходимости перевода в тюремную больницу и на другой
день утром, вкупе еще с несколькими лицами, арестованными, я шество-
вал под конвоем добровольцев по улицам Екатеринбурга в „центральную
тюрьму“.
По дороге в тюрьму.
Нашей небольшой группе пришлось проследовать через весь город.
Одна за другой мелькали знакомые улицы.
Обыватели останавливались и рассматривали нас. У большинства
на лицах было простое любопытство, у некоторых, что попарадней одеты,
нескрываемое торжество.
Вот и бывш. Покровский проспект, ведущий к тюрьме. Квартира
В тюремной больнице.
Громадным преимуществом после арестного дома было то, что в
больнице каждому предоставлялась койка и столик- Но, скажу в скобках,
этим все преимущества в колчаковском застенке и исчерпывались—все
остальное, начиная с ужасного питания и кончая обращением с
заключенными тюремных чинов, было безобразным.
Население палаты, в которую
япопал, было
напервое
_
время незначительным и состояло
всего из
3-х лиц, но
и
состав этих трех был очень пестрым: фельдшер, обвинявшийся в хищении
лекарств на 30 тыс. рублей, агент уголовного розыска, и давнишний
обитатель тюрьмы—юный любитель чужой собственности.
'
Скоро
больными; в большинстве случаев это были случайно или по личным
доносам захваченные люди, нередко ую- ловный элемент (например,
проворовавшийся начальник станции П., сам с циничной откровенностью
Заменял врача и вершил все дела больницы казенный фельдшер
„Куяьмич', злостный спекулянт, вор и заведомый контр-революционер, по
милости которого многие угодили из тюрьмы № 1 под расстрел.
Нельзя не упомянуть о способе лечения, практиковавшемся
фельдшером: заходил он в палату на минуту, в шапке, пальто и галошах, с
небольшим ящичком под мышкой. В этом ящичке и заключалась вся
медицина—порошк i дв,ух сортов—«покрепче“ и „послабее". Эти
универсальные порошки и раздавались больным. В результате последние
в бслынинстве случаев отправлялись в парашку.
Просьбы об улучшении пищи, о выдаче тяжело больным молока, о
„настоящих лекарствах“, упирались в каменную стену равнодушия
жирного и наглого негодяя. Вся его фигура красноречиво говорила:
наплевать, хоть все вы тут передохните.
С удовлетворением добавлю, что через год, вскоре после прихода
красных, фельдшер-черносотенник был отдан под суд и расстрелян.
Питание в тюремной больнице было немногим лучше, чем в
Спасались от голодной смерти только передачами с‘ео/гного с воли,:
конечно, только те, у кого за стенами тюрьмы остались близкие или родные.
Но и с передачами колчаковские тюремщики ухитрялись устраивать
подлости: некоторые надзиратели, приносившие корзинки и узелки с
продуктами, по дороге часть (лучшее притом) габирали себе и до
заключенного доходила порой лишь половина принесенного. Конечно,
сравнивали записку подающего с содержимым корзины, уличали, ругались,
но все было бесполезно.
Присмотревшись первые дни к режиму тюремной больницы, я