Год жизни. Дороги, которые мы выбираем. Свет далекой звезды
Шрифт:
Завьялов стоит у стены напротив Лены, смотрит на ее длинные загорелые ноги и думает: «Если бы она меньше говорила! Если бы она совсем не говорила, совсем!»
— Ну, я вас слушаю! — настаивает Лена. «Что ж, видимо, и через это надо пройти», — мысленно произносит Завьялов, а вслух:
— Произошла ошибка, Лена. Недоразумение. Теперь все разъяснилось.
— Какая ошибка?
— В конце концов это все равно! — резко отвечает Завьялов.
— Нет, не все равно!
Она спрашивает настойчиво. Видимо, решила добиться ответа. Там, на взморье, она шла на уступки. Она хотела удержать его любой ценой. Покорностью, готовностью со всем соглашаться, ни о чем не спрашивать.
Но
Завьялов снова подходит к Лене, присаживается на подлокотник кресла и кончиками пальцев дотрагивается до ее тонкой шеи.
Она не отстраняется, но и не делает движения навстречу ему.
— Итак, я слушаю.
— А разве это так необходимо, чтобы я говорил?
— Да, — холодно отвечает Лена.
«Хорошо, — думает Завьялов, — я ей отвечу. Я скажу. А потом можно все забыть. На полчаса».
— Хорошо, — говорит Завьялов, — я объясню. Тогда мне показалось, что я увидел в журнале фотографию человека, который погиб на фронте.
— Это неправда, Завьялов. Вы же говорите, что он погиб? Как же могли его сфотографировать?
— Я подумал, что, может быть, произошла ошибка и он жив.
— Кто этот человек? Ваш родственник?
— Нет. Просто знакомый.
— И ради этого ты бросил меня одну там, на взморье?
— Тогда я не мог поступить иначе, Лена. Это было сильнее меня.
— И, очевидно, сильнее меня?
— Ты здесь ни при чем.
Он кладет руку на ее шею. Его рука ощущает кожу, гладкую, как песок, как прохладный песок после отлива. Она чуть запрокидывает голову.
Полузакрыв глаза, Лена говорит:
— Это было ужасно, когда ты уехал. Я ходила точно неприкаянная. И все, кто раньше нас видел вдвоем, смотрели на меня с жалостью. Я ненавижу, когда меня жалеют. Когда думают, что меня бросили…
Она еще сильнее запрокидывает голову. Ее волосы касаются его руки.
Завьялов встает и протягивает ей руки. Сейчас и она протянет ему свои, и тогда все исчезнет, все сузится, как на экране внезапно испортившегося телевизора, все будет становиться уже и уже, пока от изображения останется всего лишь одна полоса. А потом и она вспыхнет и исчезнет, и экран сделается гладким, мертвым. И тогда забудется все.
Но Лена еще не протягивает ему руки навстречу. Ей хочется поговорить.
— Мне пришлось выдумывать. Уверять, что тебя срочно вызвали. Мне никто не верил. Я видела это по их лицам. Особенно по лицу бухгалтера, твоего соседа по комнате… Скажи, ты по крайней мере жалеешь, что все так нелепо получилось?
— Жалею! — говорит Завьялов громко и злобно.
— Подумай, мы могли бы еще пожить там, на взморье, а не задыхаться в московской духоте. Могли бы купаться. Вечерами гулять по пляжу. Бродить по дюнам… Ты помнишь все это?
— Помню. Дай руки…
Звонит телефон. Завьялов даже не оборачивается к аппарату.
— Подойди же к телефону, — говорит Лена.
— Не хочу. Дай руки…
Но она отводит их, продолжая говорить:
— Послушай, а мы не могли бы поехать куда-нибудь еще? Хотя бы на две недели. Ну, на десять дней! Мы могли бы махнуть в Сочи, к морю. Или нет, лучше в Бакуриани… Я там никогда не была. Говорят, там и летом можно ходить на лыжах. Я видела недавно снимок в «Огоньке». Лето, солнце и снег, можно ходить на лыжах чуть ли не в купальном костюме… Поедем? Или в крайнем случае под Москву, куда-нибудь к реке…
— Хорошо, мы поедем. Ну, дай же руки. Но Лена закидывает руки за голову и смотрит прямо в глаза Завьялову.
— Подожди, — говорит она, —
В недоумении он отступает на шаг.
— Ну, ну, не удивляйся и не пугайся, пожалуйста, — говорит Лена, — шуток не понимаешь… А может быть, я и не шучу.
— А зачем тебе выходить замуж? — стараясь говорить в том же тоне, что и Лена, замечает Завьялов. — К чему?
— Ах, не ходите, девки, замуж, замужем невесело… — медленно, как бы про себя, говорит Лена и снова усмехается. — А что весело? Ты знаешь, что весело?
— Царство божие внутри нас, — тоже с усмешкой отвечает Завьялов. — Впрочем, мы еще успеем поговорить об этом.
— Нет, не успеем. Я знаю, что глупо с моей стороны…
— Что глупо?
— Ну, весь этот разговор. Только мне вдруг стало грустно. Можешь себе представить такую нелепость, а? Послушай, Завьялов, я действительно очень хочу выйти замуж.
«Но при чем же тут я?» — чуть было не вырвалось у Завьялова. Но вместо этого он сказал:
— С твоей внешностью это, думаю, не проблема.
— Утешаешь? Нет, Завьялов, что-то случилось со мной. На мне уже никто не женится. И ты был бы дураком, если бы женился. Впрочем, нет. Это было бы очень умно. Настолько умно, что даже такому умному, как ты, не под силу. А я была бы тебе хорошей женой, знаешь?
— Может быть, мы все-таки отложим этот разговор? — нетерпеливо сказал Завьялов.
— Нет. Мы его просто прекратим. Я знаю, что мне сейчас полагается делать. Протянуть тебе руки, встать, и ты поведешь меня вон в ту дверь, а там у тебя кровать или, может быть, тахта, я не успела разглядеть. В общем-то, ты, конечно, прав. Только на меня какая-то дурь напала. Дурь или тоска. Мне хочется поговорить. Еще пять минут. Можно? Завьялов пожимает плечами.
— Я ведь была замужем. Три раза, вот я какая прыткая! Знаешь, кто был мой первый муж? Генерал. И дома у нас бывали генералы, директора, начальники главков, даже два министра… И вое они с удовольствием женились бы на мне. Даже те, что уже были женаты. Бросили бы жен — и ко мне. Не веришь? Я проверила. Когда моего мужа разжаловали и выгнали из партии за то, что он слишком уж набарахолился в последний год войны, он сам от меня ушел. Видно, считал, что без золотых погон и партбилета не имеет права связывать мою жизнь. Вот тогда я и вышла за другого. Он был энкаведешник. Крупный. Только у них там произошла какая-то заваруха, и его посадили. Я все время жила точно на чемоданах. Со всеми, кто у нас бывал, непременно что-то происходило. Кого-то снимали, кого-то сажали, кто-то получал выговор и отсылался на периферию. Все много пили, работали ночами и не были уверены в своем завтрашнем дне. Надо было приспособиться ко всему этому, и я приспособилась. Когда мой генерал смылся, я сказала себе: «Раз!..» — и вышла замуж за другого. Когда его замели, я сказала: «Два!..» — и вышла за третьего. Он был начальником главка. Я прожила с ним два года, и, представь, его не успели ни снять, ни посадить. Он погиб в автомобильной катастрофе. Это случилось в конце пятьдесят третьего. Мне было его очень жалко. А потом я успокоилась: ведь жизнь есть жизнь — и сказала: «Три!..» Вот тут-то произошла осечка. Осмотревшись, я увидела, что никого поблизости нет. Раньше мне достаточно было закрыть глаза, сказать: «Раз!..» — снова открыть глаза и увидеть, что рядом уже кто-то стоит готовенький и ждет меня. А на этот раз никого. Осечка. Что-то случилось с людьми. Что-то переменилось. Сама не знаю что. Вдруг оказалось, что я никому не нужна. Все как-то успокоились… Тебе надоело меня слушать?