Год жизни
Шрифт:
праздникам, когда сходились гости. «Вот и Зоя так готовилась к Новому году: напоказ, чтобы пыль в глаза пустить».
В другой раз неожиданно больно укалывало воспоминание о давно, казалось бы, позабытой покупке политехнического словаря. Алексей упорно искал этот словарь всюду: в книжных магазинах, у букинистов, даже на толкучках. Но найти не удавалось. Зоя знала об этом. И вдруг повезло: в маленькой палатке среди примусов и мясорубок нашелся именно такой словарь, какой был нужен. Алексей взвесил его на руке, бегло перелистал. Чудо, не словарь! Но Зоя капризно
Словарь остался лежать на прилавке. К лакированным туфлям Зои добавились красные босоножки. «Как же мало дорожила она моими интересами, если лишила такой нужной вещи ради лишней пары туфель!»
Стараясь уверить себя, что все эти поступки изобличают Зою в себялюбии, тщеславии, Алексей в то же время терзался сомнениями: «Нет, не так все было, проще, искренней. Я клевещу на Зою. В ее душе жило много и хорошего, доброго. А я только читал ей наставления, всегда обращался к рассудку, а не к чувству. Моралист!»
Слушая терпеливые увещания Арсланидзе, Шатров понемногу осваивался с мыслью, что, может быть, и в самом деле не все еще кончено с его партийностью. Разве партколлегия непременно должна согласиться с решением партийного собрания? А Проценко? О нем говорят столько хорошего! Неужели он не вызовет его в Атарен, чтобы самому разобраться во всем, не полагаться слепо на протоколы? Наконец, есть же на свете ЦК...
Не утерпев, Алексей заговорил об этом с Арсланидзе. Но Георгий отрицательно помотал головой:
— В ЦК писать не следует.
— То есть как это «не следует»? ЦК ничем не поможет коммунисту в беде?
— Не придирайся и не говори глупостей. Я раз видел: трактористу недодали в аванс сто рублей. И он сразу же сел писать жалобу в ЦК.
— Что за дикое сравнение! — возмутился Алексей.— Там сотня рублей, а здесь — судьба человека.
— Опять не понимаешь? Я хочу этим сказать, что есть люди, которые по пустякам строчат письма в ЦК, в Совет Министров, во все концы страны. И таких людей набирается немало. А одновременно с их цидульками приходят в ЦК и письма, написанные кровью сердца. Но из Москвы не все видно, письмо — еще бумага. Как отличить, где жалоба сутяги, а где вопль жертвы беззакония? Попытайся взглянуть на свое дело со стороны. Где-то на краю света, у черта на куличках, преследуют за критику коммуниста. Таких сигналов — тысячи. Что прикажешь делать? Высылать специальным самолетом партийного следователя? Невозможно. Его ждут сотни других, еще более вопиющих дел.
Шатров несколько раз порывался перебить Арсланидзе , но тот жестом останавливал друга:
— Не кипятись. Поразмысли хладнокровно. Разве я не прав?
— Нет! Тысячу раз нет! Тебя послушать, в ЦК вообще бесполезно обращаться.
— Неправда. Этого я не говорил. Когда исчерпал все возможности на месте, не нашел справедливости ни в райкоме, ни в обкоме партии, вот тогда пиши в ЦК- Но не раньше.
Не переубежденный, но поколебленный в своих намерениях; Алексей погрузился в раздумье.
Однажды, без надежды на
Легкий шорох за спиной заставил Шатрова обернуться. К промывочному прибору подходил Лисичка. Несмотря на теплый день, старик был одет в синюю ватную телогрейку, шитую белыми нитками, и такие же брюки. Только голая как глобус голова с белым венчиком реденьких волос была открыта солнцу. Позади, шаг в шаг, словно привязанный, шел Чугунов. У обоих под мышкой виднелись лотки.
— Здравствуй, Степаныч! — приветствовал Лисичка Шатрова.— Как золотишко, идет? Или вхолостую шарманка крутится?
Лотошник не мог простить равнодушным машинам, что они добывали золота в сотни раз больше его, всю жизнь отдавшего горному делу.
Шатров и Лисичка перекинулись несколькими замечаниями, как люди, соединенные узами взаимной дружбы, отлично понимающие друг друга с полуслова. Потом старик сказал:
— Я думаю бригаду поставить на те борта, что насупротив подсобного хозяйства. Как полагаешь, Алексей Степаныч?
— Считаю, правильно. Там машина ничего не сделает, только лотками можно золото взять. Но почему вы меня, Максим Матвеич, спрашиваете? — спохватился Шатров.— Ведь я не начальник участка.
— А с кем же мне посоветоваться? С той чуркой, что ли, прости господи? Его уж совсем с уха на ухо перекосило от спирта,— зло сказал Лисичка и даже сплюнул в сердцах.
Шатров ничего не возразил. Не один раз он сам видел Лаврухина на участке в нетрезвом виде. Стараясь держаться прямо, преувеличенно твердо ставя ноги, как делают охмелевшие люди, Мефодий Лукьянович инспектировал участок, остерегаясь одного — встречи с Крутовым.
Лисичка еще посидел немного возле Шатрова, посасывая трубку, задумчиво глядя, как бульдозер подает пески к бункеру. Отъехав задним ходом в конец полигона, Смоленский опускал отвал бульдозера, и могучая машина начинала двигаться к прибору, толкая своей широкой грудью песок, глину, гальку, все, что попадалось на пути. Земляная волна росла все выше, вздымалась, грозя захлестнуть бульдозер и человека на нем, но в последний момент оказывалась над бункером и с глухим всплеском обрушивалась в его прожорливое горло. Бульдозер пятился назад, а земля в бункере понемногу оседала, проваливалась, и он снова пустел. Тогда все повторялось сначала.
— Эка силища! — завистливо сказал Лисичка.— Кабы еще ученые такой лоток придумали, чтоб не по горсти, а сразу по кубометру грунта промывать. Ну, мы пошли.
Но лотошники не успели подняться с трубы. Из-за эстакады промывочного прибора неожиданно вывернулся Лаврухин. На этот раз он был почти трезв.
— Чего здесь околачиваешься? — подозрительно
спросил Лисичку Лаврухин. У него слегка шевелился кончик большого сизого носа, и он смахивал на ищейку, обнюхивающую кусты в поисках дичи.