Год жизни

Тычинин Вячеслав Васильевич

— Ты далеко, Дуся? — не вытерпел все же Охапкин.— Когда вернешься?

— Не знаю, папа,— улыбаясь своим мыслям, ответила девушка.— Захочешь обедать—.меня не жди. Борщ— в духовке, кашу ешь с молоком.

— Но ведь мы собирались с тобой в лес! — жалобно сказал Охапкин.

— Я передумала. В лесу еще сыро. Ты можешь простудиться. Сиди дома.

Последнюю фразу Дуся договорила уже на пороге. Охапкин не успел открыть рта, как дверь захлопнулась и под окном промелькнула гибкая фигурка девушки.

Сиротка с обожанием смотрел на приближавшуюся

к нему Дусю. Ну почему так устроено на этом свете, что полюбится тебе девушка и сразу лучше ее никого нет! Все в ней мило сердцу до того, что оно дрожит и замирает, переполненное горячим чувством. Вот так и схватил бы ее на руки, обнял, прижал к себе и закружил в воздухе! Но попробуй сделать это! Дуся тотчас убежит, и останешься один.

В лесу было тихо. Юноша и девушка медленно поднимались вверх по склону сопки, и внизу, под ними, все шире развертывалась панорама прииска. Отсюда, с высоты, правильные прямоугольники полигонов, конуса шахтных отвалов, серебристые извивы Кедровки казались топографическим планом.

Толстые шершавые стволы уходили к солнцу прямыми колоннами. Понизу, нежась в теплоте, распустил свои мохнатые лапы с бомбочками шишек кедровый стланик. Ноги скользили по прошлогодней осыпавшейся хвое. Воздух, настоянный на смоле, мягко овевал лица.

В одном месте, на крутом обрыве, Виктор помог Дусе взобраться вверх. Она протянула ему руку, приподняла белое платье, перехваченное в тонкой- талии пояском, обнажив загорелые ноги, и легко вскочила на обрыв. Девушка не сделала попытки высвободиться, и дальше они пошли, держась за руки, тихонько раскачивая ими. Юноша заботливо отводил ветки, чтобы ни одна из них не уколола девушку, выбирал дорогу в обход каменных глыб, поросших сизым мохом. Полосатый бурундук пробежал по стволу поваленного дерева, юркнул в кусты, прошуршал листьями и исчез. Где-то протрещала сорока, несколько раз звучно ударил дятел, и опять все смолкло, замерло. Только прозрачные комары беззвучно толклись на свету, еле видимые в воздухе.

Через час Виктор и Дуся перевалили за гребень сопки и начали спускаться. Прииск скрылся из виду. Лес стал гуще и глуше. Поверху пробежал порыв ветра, и верхушки деревьев тревожно зашумели. Дуся слегка прижалась плечом к Виктору.

— А вдруг сейчас из кустов медведь шасть — и прямо на нас! Что б ты сделал?

— Побежал бы писать заявление в Союз охотников.

— Нет, правда?

— Подсадил бы тебя на дерево, а сам погиб смертью храбрых.

— Ладно уж, живи,— разрешила Дуся.

На середине спуска Виктор раздвинул плети стланика и остановился в восхищении. Остановилась и Дуся. Перед ними открылась крохотная полянка, со всех сторон заплетенная кедрачом, устланная изумрудной травой. Нагретый неподвижный воздух так и ударил в нос густым запахом хвои. Золотая муха затрепетала кры-

лышками на одном месте, потом, спугнутая, унеслась прочь.

— Отдохнем здесь, я устала,— сказала Дуся.

Виктор сбросил с себя пиджак, расстелил его на теплой земле, и Дуся опустилась на него,

похожая в своем белом платье на одуванчик. Непонятная истома разливалась по телу девушки, чуть-чуть кружилась голова, сладкая дрема смыкала глаза. Дуся прилегла на бок, свернулась клубочком, чувствуя локтем юношу возле себя.

Не надо, ах не надо было забираться в этот колдовской лес! Нет сил ни подняться, ни сбросить руку, что так вкрадчиво легла на плечо. Кто это ласково и невнятно шепчет на ухо — лес или Витя? Бедный, он столько страдал, терпеливо ждал и надеялся... Почему он целует щеку? Вот мои губы, они сухие от ветра и солнца. Целуй их, милый, це...

Ветер стих. Солнце спряталось за тучку. Бабочка на ветке сложила свои пестрые крылышки. Муравей остановился, опустил на землю ношу. В волшебной тишине умерли все звуки, остановилось время. Деревья распростерли над заветной полянкой свои ветви, охраняя великое таинство любви.

8

Хлопоты с приготовлением пищи быстро надоели Шатрову. Конечно, можно было питаться в столовой, но там кормили довольно-таки однообразно. Главное же, никогда не удавалось вовремя отлучиться с промывочного прибора. Несколько раз Клава впускала Шатрова в столовую во внеурочное время, но потом перешла в ночную смену, и эта возможность отпала. Наконец после того, как Шатров два дня подряд остался без обеда и пожаловался на свою беду Клаве, она надоумила его поговорить с Евдокией Ильиничной.

Старушка охотно согласилась принять столовщика. Она часто думала об Алексее, о его судьбе и, незаметно для себя, всей душой привязалась к инженеру.

Прошла неделя. Шатров ежедневно бывал в доме Черепахиных, и Евдокия Ильинична окончательно перестала отличать его от членов своего семейства. Такому сближению содействовал и сам Шатров. После болезни он отдал свою просторную квартиру, поселился неподалеку от Черепахиных в одной комнатке и часто проводил у них не только обеденное время, но и вечера.

Обложившись со всех сторон газетами, Никита Савельевич шуршал ими, пробегал глазами столбцы, задерживаясь на телеграммах из-за границы. Евдокия Ильинична хлопотала по хозяйству. Клава вышивала или гуляла где-то с Тарасом. Примостившись поближе к свету, Алексей не торопясь перечитывал «Листья травы» Уолта Уитмена, смакуя каждую строчку. Изредка Никита Савельевич опускал газету на колени и просил Алексея объяснить непонятное иностранное слово. Евдокия Ильинична с материнской гордостью смотрела на инженера, восхищенная его ученостью.

В один из вечеров семья Черепахиных куда-то разбрелась, и Шатров остался наедине с Евдокией Ильиничной. Размеренно и звонко капала вода из рукомойника. Тикали стенные часы. Шатров читал. Евдокия Ильинична вязала. Блестящие спицы быстро мелькали в ее сухих коричневых пальцах. Кот трогал мягкой лапкой клубок шерсти, катал его вокруг ножки стула.

Взглядывая временами на Шатрова, старушка заметила, что он давно уже смотрит поверх книги неподвижными зрачками. Перестали шелестеть страницы.