Годы испытаний. Книга 2

Гончаренко Геннадий Иванович

Харин вошел к комдиву, доложил. Канашов, не подымая головы, что-то писал.

–  Не нравится мне, товарищ майор, ваша последняя разведсводка… Тишь, и гладь, и божья благодать. Будто перед фронтом дивизии не немцы, а добрые соседи в гости приехали. «Ничего не замечено…» - пишете вы. А еще начальник разведки…

«Придирается», - подумал Харин.

Комдив посмотрел на него и спросил о другом:

–  Кто из полка Изнанкина назначен начальником приемного пункта нового пополнения?

–  Лейтенант Малахов, а замом младший сержант Еж.

–  А где они сейчас?

–

 В штабе дивизии, ожидают приказания…

–  Какое еще особое приказание? Уже все полки ведут приемку пополнения, а Изнанкин все раскачивается?

Харин пожимает плечами.

–  Проинструктируйте их немедленно и направьте в Боголепово. Ясно?

–  Есть, товарищ полковник. Будет сделано.

Ухмыляясь, Харин вышел от комдива, но не успел дойти до места дежурного, как в штаб ворвался, стуча дверью, Шаронов и исчез в комнате комдива.

Вскоре появился запыхавшийся Васько. Он смотрел, на Харина и недоуменно пожимал плечами. За дверью по-прежнему продолжалась «гроза».

–  Чего это они?
– спросил Васько.

–  А все по пустякам… На кофейной гуще гадают: скоро ли будет немец наступать или нет. Будто он согласие спросит… Когда надумает, тогда и будет. А я уверен, даю голову на отсечение: раньше как через год немцу от ударов под Москвой не оправиться. Силы он накапливает. Знаю я их тактику, в академии учили и Мольтке и Шлиффена с Клаузевицем. И скажи, Иван Иванович, людям делать нечего, вот и ищут себе работу. Из армии комиссия приезжала, нашу оборону лучшей признали. А Канашов недоволен. Что нам тут «Уры» строить? С весной сами пойдем наступать. Это немцу не сорок первый.

–  Не везет мне… - сказал Васько.
– Позарез надо подписать важный документ. Добился дополнительных боеприпасов для дивизии. Сверх лимита. Не заберем сегодня, завтра пиши пропало. А главное - новые санитарные дезкамеры прибыли, на машинах. Голову мне за них прогрызла Аленцова…

Харин сообразил, как можно услужить нужному человеку.

–  Давайте бумаги, Иван Иванович, - предложил он, - попытаюсь, авось получится.

И он исчез за дверью грохочущей голосами комнаты с таким видом, будто бросился в бурную горную реку.

«Гроза» за дверью несколько утихла. Харин вышел с сияющим лицом и протянул Васько подписанные документы.

–  Думал, он меня за дверь выставит. Злющий такой и красный, как рак вареный.
– Майор утирал тыльной стороной ладони вспотевший лоб.
– Ох, и дал он мне жизни!… Ради тебя, Иван Иванович, весь удар на себя, принял. Фронтовой дружбы закон знаешь? «Сам погибай, а товарища выручай…»

–  Отчаянный ты хлопец, - похлопал Васько его по плечу.
– Ловко все у тебя получается.

–  Ну какой разговор! Для вас я, Иван Иванович, хоть черту в зубы. Понимаю: дело важное.

А в это время в комнате комдива шел такой разговор.

–  Крепость любой обороны прежде всего в людях, - сказал Шаронов.
– А из нашей «неприступной» обороны немецкие разведчики утащили нескольких ротозеев.

–  Ты, комиссар, говори, да не заговаривайся. За такое, смотри, и тебе можно положить на стол партбилет. Ишь,

чего выдумал! У нас за последние месяцы ни, одного такого случая не было!

–  Были, да мы не знали, и сейчас бы не узнали, если бы не коммунисты: они мне тоже глаза протерли. А то читаю ваши «благополучные» сводки и донесения - все в порядке, но, оказывается, дело не совсем так обстоит.

–  Не может быть! В каком это полку?

–  У Коломыченко были за последние две недели такие случаи… А только ли у него? За это не ручаюсь. Проверю…

Канашов по уверенному и спокойному тону разговора комиссара почувствовал, что он прав и не выговаривает ему, не злорадствует, а болеет душой за дело.

–  Едем немедленно в полк, - сказал решительно комдив и встал.
– Предупреди Харина, чтобы он не вызывал сюда Коломыченко.

–  Поедем. Жаль только, что раньше мы с тобой этого не сделали.

2

На командном пункте полке они не застали подполковника Коломыченко, но встретили Аленцову. Она сообщила, что сегодня утром командир полка отправлен в госпиталь медсанбата с очень высокой температурой.

–  Что с ним такое, Нина Александровна?
– с беспокойством спросил Шаронов.

–  Пока еще трудно сказать. Предположительно - воспаление легких,

–  Почему же мне не сообщил ничего комиссар полка?
– развел руками Шаронов.

–  И я тоже ничего не знал, - сказал комдив.
– Чего это они скрывают?

–  Я звонила вам, - сказала Аленцова, - но Харин мне отвечал, что вы слишком заняты делом…

–  Заняты, заняты, - перебил Канашов возбужденно, как будто она была в том виновата, - А жизнь командира в опасности - это не дело?…

–  Услужливый дурак, - покачал головой Шаронов, - опаснее врага…

В землянку ворвался запыхавшийся молоденький боец в мешковатой, нескладно сидящей шинели и без разрешения (видать, новобранец) выпалил:

–  В овраге на мине связист подорвался!…

Не такое уж это на фронте редкое событие. Привыкнуть к смерти нельзя, но гибель товарища или его ранение здесь так часты, что все глядят на это, как на обычное явление. И только бойцы-новички и командиры переживают все это болезненно и тяжело.

Аленцова видела, что еще минута - и Канашов с Шароновым дадут, как говорится, «дрозда» этому с непривычки насмерть перепуганному парню. Конечно же, бежать ему надо было не в штаб, а в санроту или в санвзвод. Но молоденький парнишка обращался не к ним, высшим начальникам. Нарушая уставные требования и субординацию, он глядел только на Аленцову и говорил только ей. Видимо, эта стройная, с легкой, уверенной походкой и сильным голосом женщина казалась ему единственным человеком, кто был властен над жизнью его товарища. Аленцова поднялась, на ходу застегивая крючки своего матерчатого полушубка, подхватила сумку санинструктора, висевшую на стене (она всегда брала ее с собой, выезжая в полки, хотя над этим посмеивались и тогда, когда она была хирургом, в медсанбате), и, не говоря ни слова, выбежала из землянки.