Годы в огне
Шрифт:
Белов теперь служил коммерческим конторщиком в багажной кассе станции Челябинск. Как-то к окну кассы подошел суховатый, немногословный человек, огляделся, сказал, посмеиваясь:
— Что ж ты загордился, Федор Кузьмич, старых друзей не признаешь?
Белов, услышав характерный акцент Прозы, весело ахнул, однако кассу тотчас не покинул: за ними могли наблюдать филеры.
— Зачем изволили пожаловать? — полюбопытствовал он тихо.
Быстро выяснилось, что Готлиб Гансович «изволил пожаловать» в Челябинск для установки чаемешальной машины на одной из развесочных фабрик. Это была легальная причина приезда. Но был и тайный партийный приказ.
Западносибирские
Узнав, что запасные части для чаемешалки еще не прибыли из Омска, Проза сообщил Белову адрес местной явки и добавил: познакомит его там с весьма примечательным человеком.
В восемь часов вечера Федор Кузьмич явился на Уфимскую, 20, в небольшой деревянный дом.
Навстречу гостю поднялись Проза и плечистый коренастый человек, в жилетке, с черной окладистой бородой.
— Иван Алексеевич Медведев, — представил его Готлиб Гансович. — Он же — Разницын.
Медведев был одет живописно. Кроме жилетки, на одном плече висела поддевка, яловые сапоги блестели от жира; на голове красовалась фетровая шляпа, а во рту торчала трубка, обкипавшая дымом. И Белову нетрудно было догадаться, что эта купецкая одежда избрана с умыслом, в целях конспирации.
Подпольщики быстро договорились о совместной работе. Иван Алексеевич в одеянии купца и Федор Кузьмич в форме железнодорожника будут ходить вместе, наблюдать за врагом, запоминать, то есть делать все, чтобы раскрыть планы белых и помочь своим.
Снова Проза приехал сюда во второй половине июля; 26-я и 27-я стрелковые дивизии красных выходили уже на ближние подступы к Челябинску. Двадцатого июля Колчак приказал форсировать эвакуацию города, полагая, что у него в запасе еще семь-десять дней. Коммунисты стремились всеми силами доказать адмиралу, что он заблуждается.
В частях Колчака бушевала паника. Бежали на восток, под штыками отправляли железнодорожников и оборудование заводов.
Белов должен был уехать из Челябинска вместе с багажной кассой. Он явился со всеми в вагон, положил свой узелок с рубахой и хлебом на полку, а за минуту до отправления соскочил с подножки вагона и ушел на конспиративную квартиру Медведева на Лесной [79] улице. Здесь его уже ждали хозяин явки, Проза и казначей, захвативший с собой для нужд партии все наличные деньги станции.
79
Лесная — ныне Свердловский проспект.
Двадцать второго июля в окно домика постучали. Проза вышел на крыльцо и увидел монаха в черной сутане, из-под нижнего края которой замечались пропыленные и странные в этом случае сапоги.
— Могу ли я видеть госпожу Тамару Каллистратовну Святосельскую? — поинтересовался чернец.
Услышав, что Святосельская выехала в Екатеринбург двенадцать дней назад, святой отец полюбопытствовал, какой сегодня день?
Ему сказали «вторник», и монах, весело качнув головой, заключил:
— Вторник и суббота, считает вся Россия, легкие дни.
Это был тайный язык, и они обнялись тут же на крыльце.
Войдя в дом и отдышавшись, незнакомец назвал себя: Богословский (Виноградов), сотрудник политотдела 5-й армии.
Это был тот самый посыльный, что, перейдя линию фронта, принес
…Вострецов снова опустился в седло и подозвал к себе командира разведки. Проза и Белов [80] предупредили бывшего челябинского кузнеца, что наступающих могут встретить засады у рощи и городского кладбища, и Степан Сергеевич послал туда разъезды. Но оказалось, что белые уже убрались, и батальоны беспрепятственно пошли к станции.
80
Федор Кузьмич Беловпосле гражданской войны руководил Митрофановским и другими совхозами, работал в областном управлении сельского хозяйства.
Сейчас главное заключалось именно в этом: заблокировать «железку», по которой надеялся укатить на восток разбитый Колчак.
Это, впрочем, было ясно всем и, прежде всего, рабочим «Столля», мастерских, Копейска.
Сдержав на одну минуту коня, Вострецов вслушался в утренние звуки города. На юге, сначала нестройно, затем все дружнее и гуще загремели выстрелы, слышался визг гранат, раздавались тревожные свистки паровозов.
Степан Сергеевич удовлетворенно покачал головой: станция и завод «Столля» начали восстание.
Еще выстрелы слышались на Александровской площади [81] , там тоже шла, надо полагать, сильная схватка.
Вострецов вывел волжцев за рощу, оставил здесь заслон и, приказав комбату-3 Федорову поспешать к нефтяным и оружейным складам и депо, остальные роты повел на станцию.
Однако он не стал торопиться, а увлек бойцов на боковые, хорошо ему знакомые улочки и, со странным чувством радости и тревоги, утвердился в голове боевого порядка. Близ «Столля» спешился, жестом подозвал командира конной разведки Гришку Кувайцева, сказал, похлопывая себя плеткой по сапогам:
81
Александровская площадь — ныне Алое поле.
— Не торопясь — на станцию! Освети мне ее, Григорий Иваныч!
— Не торопясь? — удивился Кувайцев.
— Не торопясь, — подтвердил комполка. — А что медлить и топтаться не надо, — сам знаешь.
— Все понял! — повеселев, крикнул комвзвода и взлетел в седло. — Не изволь сомневаться, Степан Сергеевич!
Здесь, в батальоне, шедшем на станцию вместе с Вострецовым, были комиссар полка Николай Великосельцев и помкомполка Михаил Рашке. Вострецов покосился на боевых товарищей, на рябоватой физиономии бывшего челябинского кузнеца возникла хитрая усмешка, и он крикнул вдогон разведке:
— Стой, Кувайцев! Назад!
Недовольный разведчик, круто повернув коня, осадил его перед начальством.
— Ну, что еще, Степан Сергеевич?
Подавая рукой знак, чтоб задержался, Вострецов сказал Великосельцеву:
— Просьба у меня к тебе, комиссар. Вели говорить.
На вид добродушный, но твердый, как железо, Николай Николаевич Великосельцев уже достаточно хорошо изучил Вострецова. Он усмехнулся, проворчал:
— Говори, Степан Сергеевич.
— А просьба такая: покомандуйте тут с моим помощником, а я погуляю, душу отведу. Все ж я, хоть и маленько, а челябинский пролетарий!