Годы в огне
Шрифт:
Стихал, умолкая, четырехчасовой бой, мамаево это побоище, где много крови потерял Колчак, не считая тысячи паровозов, трех бронепоездов, двадцати орудий и пулеметов и многих сот пленных. Нет, конечно, не одни волжцы доконали здесь полки Каппеля, — геройски дрались бывший полк Степана Сергеевича, Петроградский, и челябинское партийное подполье, «Столль» и «чугунка».
В самом конце боя к Вострецову подбежал Яков Рослов, сказал со слезами на глазах:
— Близко ли твоя медицина, друг? Помоги. Пуля в живот попала Александру Ивановичу Феоктистову. Старшой моей
Однако в ту же минуту рядом оказался кузнец Савелий Абрамов [82] , стащил с головы фуражку.
— Не надо врача, Яков Михайлович. Вечная ему память.
Люди, окончив бой, сходились в кучки, оживленно перебрасывались фразами, смеялись и покрикивали, стараясь освободиться от страшного нервного напряжения боя.
К Вострецову, ведя коня в поводу, явился Кувайцев, кинул ладонь к фуражке:
— Имею сообщить анекдот, командир.
И посмотрел в повеселевшие голубые глаза кузнеца синими глазами рязанщины.
82
Савелий Ульянович Абрамовпосле гражданской войны руководил в Челябинске Железнодорожным райкомом партии, затем занимался профсоюзной работой.
— Не волынь. Докладывай.
— На путях — штабные вагоны Каппеля. Пустые. Один набит. Беляки.
— И что ж тут смешного, хотел бы я знать?
— Закрючились — и визжат. Бабенки с ними. Пьяненькие.
— Закрючились, говоришь? Сейчас раскрючим!
Все отправились к осажденному вагону с облупленным малиновым крестом. Вострецов пудовым кулаком постучал в дверь.
— Не откроем, не откроем! — стенали женские голоса. — Они убьют нас!
Чей-то начальственный баритон увещевал:
— Без паники, господа, прошу вас… Тут явное недоразумение… Какие, к дьяволу, красные!
— А ты вылезь и погляди, — посоветовал Кувайцев.
Снова сильный визг женских голосов:
— Не смейте открывать! Они же узурпаторы!
— Ах, узурпаторы… — помрачнел Вострецов, не поняв этого слова, но угадав, что ругательство. — Тогда конец вам всем, падлы.
И крикнул громко и четко, чтобы слышали в плененном вагоне:
— Адъютант Одинец, клади динамит под колеса. Поджигай шнур, чтоб всех к чертовой матери на распыл!
Порученец, понимая полезную игру командира, закричал в том же духе:
— Ложу взрывчатку и зажигаю шнур спичкою… Зажег!
В несчастном вагоне все враз стихло, как в гробу, и тут же взвыл хор голосов, баритон громче всех:
— Сдаемся… Сдаемся… Тушите!..
Двери, повизгивая, открылись, на землю первый спрыгнул генеральчик, толстенький, в красных пятнах волнения, — потом оказалось — начальник снабжения корпуса. За ним вылезли корпусной инженер и казначей. А медицинским девочкам рыцарски помогли спуститься красные герои, бережно приняв их в свои объятия, ибо они были смазливые, черт бы их всех побрал!
Пашка Одинец тут же впрыгнул в вагон, сунулся в салон, вернулся
Порученец в эти минуты был крайне огорченный, что не сумел сам придумать военную хитрость («Ах, не выходите, так сей минут кладу динамит!»), а Степан Сергеевич мигом сообразил. Потом он ткнул генералишку кулаком в бок и кивнул на здание вокзала, куда сгоняли пленных.
— Пошевеливайся, скотина! Нашел время водку жрать, сволочь!
Пока Одинец отводил офицеров в плен, Вострецов, Кувайцев и челябинцы поднялись в вагон.
Стол посреди вагона был заставлен снедью и бутылками.
— Скажи-ка ты, сколь икры много, — сказал, глотая слюну, разведчик. — А я ее лет двадцать не пробовал.
— А сколько ж тебе годов? — полюбопытствовал Рослое.
— Мне-то? Аж целых два десятка… скоро будет…
— Ладно, — заключил Вострецов, отменно понимая своего взводного. — Тащи сюда разведку, и все поедим. У меня, признаться, горло пересохло. Да сбегай, куда следует, — поставь посты, и скажи им, где меня искать.
Вострецов достал из кармашка часы и щелкнул кнопкой. Хронометр показывал восемь утра двадцать четвертого июля.
ГЛАВА 26
СРОЧНО! СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО!
Двадцать четвертого июля в девять часов с минутами Вострецову передали депешу Тухачевского, помеченную грифом «Срочно! Совершенно секретно!»
Командарм приказывал командирам Волжского и Петроградского полков, ворвавшихся в Челябинск, найти в штабе Западной армии Колчака, а именно в контрразведывательном отделении штабзапа, княжну Юлию Урусову, двадцать лет, рост невысокий, глаза синие, косы черные, пароль — «Вы жили раньше в Челябинске?», отзыв — «Нет, я всю жизнь провела в Вологде». Вострецов и Шеломенцев должны были обеспечить безопасность княжны и при первой возможности переправить ее самолетом в Уфу.
Почти в те же минуты Степану Сергеевичу привезли вторую депешу с тем же требованием. Ее подписал начальник особого отдела армии Петр Васильевич Гузаков.
Такие приказы полагалось выполнять «Аллюр три креста». Оставив полк на попечение комбата-2 Евгения Полякова, «Трубка» во главе конной разведки кинулся в Дядинские номера.
В огромном здании гостиницы, которую еще не полностью покинул штаб, раздавались недружные выстрелы. Кто-то из штабников отбивался от наседающих красноармейцев; еще жгли в иных кабинетах секретные бумаги; еще не все в штабзапе понимали, что случилось в это жаркое летнее утро.
Волжцы смели огнем и клинками малые очаги сопротивления и бросились вдоль бесконечного коридора в его самые темные углы.
Разведчикам повезло. В одной из комнат они загнали в шкаф бледного низкорослого человека, окоченевшего от страха. Штабист успел сорвать и выбросить один погон, но второй болтался у него на плече, как осенний осиновый лист.
Вытащенный бойцами из шкафа, офицеришка почти повис на их руках.
Пленный оказался комендантом штаба, и Вострецов сказал слюнтяю, что он спасет себе жизнь, если тотчас покажет комнаты контрразведки.