ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ
Шрифт:
И никто не спросит: «Куда подевался?» Словно был исчезнувший случайно заблудившимся миражем.
В отличие от них всех художник оказался на удивление живуч. Жил и жил. Причем по тому же адресу, по которому поселился в начале века.
Знаете дом на углу Воскресенского и Сергиевской? Два кольца, два конца… А ровно посредине башенка, примыкающая непосредственно к его мастерской.
Не то чтобы счастливчик.
В этом умножении тринадцати на два кто-то увидит предупреждение, а Эберлинг только посмеивался.
И то, что Сергиевская и Воскресенского сменили название, его ничуть не смущало.
Ну и что с того, что сменили? Главное, он сам сохранил самые дорогие свои привычки и манеры.
Никогда ни до, ни после не появлялось на этих улицах такого прохожего.
Были, конечно, попытки. И высоко тянули шею, и прямо держали спину, но все же конкуренции ему не составил никто.
Сдачу в кассе Альфред Рудольфович получал с той же церемонностью, с какой целовал дамам ручки, а за покупками шел так, словно направлялся в Колизей.
Не в кинотеатр «Колизей», а в самый что ни есть настоящий римский форум.
Тут дело не в одной в феске, но в прямом профиле и строго выверенных движениях.
И еще в чем-то таком, что и вообще невозможно объяснить.
Хотя улица, в отличие от сцены, не предполагает разделения на планы, он всякий раз умудрялся быть первым. Когда выходил вместе с супругой, она непременно плелась сзади.
Альфред Рудольфович и один хорош, а вдвоем они просто загляденье.
Прохожие непременно спросят друг друга: как думаешь, дочка или внучка?
В самом деле, могла быть внучкой. Все-таки больше тридцати лет разницы.
Елена Александровна совсем не красавица, но манеры и обхождение на редкость приятные. Можно даже увидеть в ее облике что-то несегодняшнее.
Стоит прислушаться к их разговорам. С трех раз не догадаетесь, как она называет мужа. Нет, не «Альфред» или «Альфредушка», а «Маэстринька».
С какой стороны взглянешь на это слово, таким и будет его смысл. Так - «самый уважаемый», а так - «самый родной».
И то, и другое, безусловно, правильно. И уважаемый, и родной. Столь же приближенный к музам, как к нему самому близки ученики и друзья.
Вот какая «квадратура круга»! Рядовой квартиросъемщик, подписчик «Ленинградской правды», член ЛОСХа, а, приглядишься, - ископаемое.
Что ни говорите, протеже самого Серова!
Сам-то Валентин Александрович - человек вздорный, в должности придворного живописца не задержался, и указал на своего знакомца по Академии.
С той поры стал Эберлинг персоной, приближенной к императору.
Министр обивает пороги в надежде на аудиенцию, а художник часами просиживает в царском кабинете.
Сколько чая и вина утекло за то время, пока император позировал. Говорили, к примеру,
Вскоре он нарисовал Николая Александровича с именем Чехова на устах: улыбка располагающая, выражение лица мягкое, глаза светятся воспоминаниями.
По разному обсуждались в обществе эти сеансы. Насколько балерина Карсавина далека от придворной жизни, но и она полюбопытствовала: «Были ли Вы у Государя и какое было Ваше впечатление?»
Этот вопрос в одном из писем следует понимать так: ну как Ваши чаепития? Не перешли ли Вы уже к обсуждению сфер влияния и распределению министерских портфелей?
Вообще-то позировать - мука мученическая, но художник всегда сделает так, чтобы портретируемый остался доволен.
Это дар не менее важный, чем талант живописца. Если герой в хорошем настроении, то работа, считай, удалась.
Секрет тут простой. Эберлинг делает комплименты во время сеанса и рисует в том же духе. Поэтому люди на его холстах выглядят посвежевшими, словно они услышали о себе что-то благожелательное.
Самые непреодолимые затруднения Альфред Рудольфович преодолевал. А не преодолевал, так игнорировал. Попросту говоря, обходил эти рифы, и оказывался в другом месте.
Зимой наши сограждане прячутся под теплыми одеялами, а он российские холода встречает вдали от Петербурга. На случай особенно сильных заморозков в родном городе купил во Флоренции мастерскую.
Гоголь ехал в Италию для того, чтобы «натерпеться, точно как бы предчувствовал, что узнаю цену России только вне России…», а Эберлинг ничего такого не имел ввиду.
И в слове «наслаждаться», в том же письме отброшенном чуть не с гадливостью, не видел ничего дурного.
Да, наслаждаться. Глубже дышать итальянским воздухом, пробуждающем зрение и желание запечатлеть увиденное на холсте.
Зато к весне - опять на Сергиевскую. Столичные жители только приходят в себя, а он уже смеется и разговаривает по летнему громко.
В газетах Альфреда Рудольфовича называли «флорентийским гостем». Возможно, по ассоциации с гостем индийским. В нем и в самом деле было что-то оперное, плохо вяжущееся с петербургской скукой.
Трудно сказать, восклицал ли жандарм перед Александринкой: «Карета господина Эберлинга!», также как он возглашал: «Карета господина Маковского!»
Мог и без кареты обойтись. Правда, громоздкого Константина Маковского карета ничуть не украшала, а Эберлинг выглядел картинно и во время пеших прогулок.
Всякий момент его жизни имел отношение к красоте.
Стульчак в туалете был особенный. Вряд ли вы сиживали на таком. Красного дерева, удивительно удобный, располагающий к мечтательности.