ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ
Шрифт:
И десять копеек записывал, и пять, и три. Тут дело не в суммах, а в балансе. Чем точнее подсчеты, тем ясней общая картина.
Потому так удивительны новые обстоятельства. Одно дело отнимать и складывать, а другое округлять. Попадется мелочь, а он ее просто отбрасывает как не стоящую внимания.
Государство готово выложить такие деньги не только потому, что ценит его как мастера. Возможно, сами картины не так существенны, как готовность к сотрудничеству.
Иногда законченную работу потребуют переписать.
Альфред Рудольфович все так и сделает. И ногу переставит, и направление взгляда изменит. Никогда не будет привередничать и настаивать на своем.
Хорошо потрудился - получи счет. Можно не сомневаться, что ни один рубль не будет забыт. Случается, еще что-то накинут «вследствии повышенных цен».
Как не порадоваться такой пунктуальности. Значит, ты интересен заказчику всегда. Не только в тот момент, когда стоишь у мольберта, но и в минуты ничегонеделания.
Едешь, к примеру, в Москву на сеанс. Лежишь на верхней полке, размышляешь о том, что в договоре указана одна сумма за проезд, а уплачено больше.
Альфред Рудольфович и прежде не только принимал у себя заказчиков, но ради них отправлялся в дорогу. Болгарского короля рисовал по месту его правления. Так и запомнился ему этот портрет: радушием приема и бескрайними пейзажами за окном вагона.
С тех пор многое изменилось. Начать хотя бы с того, что проснешься в поезде утром и тебе предложат не коньяк, а чай.
Какой-то водянистой стала жизнь. Не та, не та консистенция. И, главное, никому нет дела до его чемоданчика. Словно в нем хранятся не кисти и краски, а бумаги с подписями и печатями.
Знаете такую игру: «Найди десять отличий»? Правда, на сей раз Эберлинг старается особенно не выделяться. На нем не клетчатая куртка и феска, а серенький костюмчик с невыразительным галстуком.
Давным-давно сбриты усы и бородка, да и мечтательности поубавилось. Пока не предъявит соответствующий документ и не поймешь, что это не скромный совслужащий, а человек свободной профессии.
Ко всем известным пяти чувствам Мандельштам добавлял «ощущение личной значимости».
А после революции какая «личная значимость»! Достаточно того, что сыт и обут.
Иногда и совсем откажутся от участия персонажа. Начнет, к примеру, художник писать портрет, а он со своим героем не знаком.
Да и чего знакомиться? Еще обнаружишь, что оригинал совсем непохож на свои изображения. Потом умаешься с этим открытием, не будешь знать, как соединить его с требованиями заказчика.
Если сперва увидел, то это как-то сковывает. Уж лучше рисовать по фотографии, а то на многое
Потом, когда картина готова, можно перейти от «мечты» к «существенности».
Представим Эберлинга под звездами Георгиевского зала. Он скромно смешался с ответственными товарищами и во все глаза смотрит на Самого.
Вот его персонаж в свой полный, прямо скажем, невеликий, рост. Глазки узкие, спина сутулая, лицо в рябинах. Есть что-то схожее с изображениями, но отличий больше.
А что рябины? Рябинами можно и пренебречь. И еще так расположить героя в пространстве, чтобы он казался выше.
Эберлинг и раньше кое-что подправлял. Почувствует, что родинка нежелательна, так он родинку поместит в тень. Как бы не сам выполнит обязанности ретушера, а задействует силы природы.
Или рисует Демидову. Из тех самых Демидовых. Сперва растерялся, когда впервые увидел будущую модель.
И все же нашел что-то привлекательное. Замечательный поворот шеи и ярко-рыжие волосы.
Нарисовал ее в зеркале со спины. Немного оборотилась на зрителя, а заодно продемонстрировала оба главных своих достоинства.
Иногда начнет приукрашивать не прямо на холсте, а заранее. Использует для этой цели румяна и тушь. Не сразу возьмется за кисть, а некоторое время поработает с персонажем.
Так что интересы заказчика Альфред Рудольфович всегда ставил превыше всего. Другое дело, что в прежние годы у него наравне с обязанностями были и права.
Только он один определял место портретируемого на холсте. Захочет - посадит его на лошадь, а не захочет - на скамейку или стул.
К примеру, Демидовой хотелось, чтобы она отворачивалась от зеркала как артистка Ермолова у Серова, но Альфред Рудольфович настоял на своем.
Мысли не возникало, что кто-то его остановит: ну какой же стул, когда кресло! отчего же взгляд направо, когда налево!
Теперь скажут губы Никанора Ивановича приставить к носу Ивана Кузьмича, а художник только спрашивает:
– Когда прикажете быть относительно новой работы?
Больше всего готовых на все среди молодых. Встретится такой молодой со своим учителем - и уже с трудом понимают друг друга.
Учитель с тросточкой, чуть не с моноклем, заприметит где-нибудь у Летнего сада своего воспитанника.
Понятно, что имя уже забыл, помнит только лицо и кое-какие рисунки, а потому задает вопрос в обобщенной форме:
– Как работается, молодой человек?
А тот куда-то торопится, папка под мышкой, лицо потное и встревоженное.
Притормозил, увидев дорогого профессора, но в любую минуту готов сорваться с места.
– Зарабатываем.
В том смысле, что волка ноги кормят. Есть заказ - поем песни, а нет - едим хлеб без масла.
Сказал - и спешит дальше. Не понял, дурачина, что вопрос был об одном, а он ответил о другом.