ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ
Шрифт:
В Заключении названа «безработной», что следует понимать не как отсутствие занятий, а как тяжкий труд «на случайных поденных работах».
К тому же, «одна комната, бедная мебелью. Еле кормят четырех детей, которые все раздевши».
Слово «раздевши» выдает писавшего. Этот человек тоже обнаруживает себя в одной компании с обитателями квартиры двадцать семь.
Разное бывает сочувствие. К одному подойдешь с вниманием, а к другому с осторожностью. Пусть нет повода для раздражения, но отчего-то объятий не раскроешь.
И
Так, где-то посредине, пребывал Соколин Василий Яковлевич из квартиры 6.
Сказано о Соколине несколько слов: «Счетовод правления Мурманской железной дороги, бывший священник. Живет прилично, без нужды».
Все, конечно, непросто. Правда, перспектива угадывается. Все-таки начинал как «священник», а стал «счетовод».
В принципе, и об Альфреде Рудольфовиче можно было так написать. И тоже не без доли сомнения. Как это, бывший придворный художник, а живет прилично, без нужды?
Не подвела Альфреда Рудольфовича интуиция. Со временем жильцы квартир 4, 6 и 8 исчезли в неизвестном направлении, а его никто не тронул.
Ох уж эта мистика чисел! Значит, все же не в цифрах дело, а в том, кто проживает под знаком тринадцати, четырех или восьми.
И вообще Советская власть оказалась не такой букой, как представлялось поначалу.
Все же смогла оценить Эберлинга. На конкурсе памяти Ленина он занял первое место, опередив таких знаменитостей, как Анненков и Бродский.
И политизированость домоуправления оказалась умеренной. Рядом с портретами вождей вскоре появилась под лестницей картина «Вид Босфора» и трюмо с зеркалом в круглой раме.
Теперь обстановка выглядела не так тривиально. С одной стороны, Ленин с Марксом, а с другой - Босфор. К тому же, красное дерево уравновешивало красное знамя в красном уголке…
Вскоре симметрия оказалась нарушена. В соответствии со специальным распоряжением эти вещи делегировались на высокий ведомственный этаж.
Обидно, что знаменитый пролив недолго нес свои волны в стенах жилтоварищества, но на новом месте картина оказалась нужней.
И трюмо тоже пригодилось. Как еще следователю успокоить нервы? Пересчитал волны, помножил на бронзовые завитки на зеркале, и опять принимаешься за работу.
Нельзя сказать, что политика тут ни при чем. Прежде чем попасть на Гороховую, зеркало и картина украшали интерьеры бывшего домовладельца.
Представляешь, что Вейнера ведут на допрос. Вернее, не ведут, а тащат силком. Он и в обычной жизни передвигался, опираясь на трость, а тут ноги совсем отказали.
Длинный такой коридор, а одна дверь распахнута настежь. Словно специально для того, чтобы все внимательно рассмотреть.
Они, родненькие. Когда
Что остается Петру Петровичу? Улыбнешься и вздохнешь: вот и все, движимое и недвижимое, уже тут.
Со временем Альфред Рудольфович стал относиться к деньгам серьезнее. Понял, что дело в точке зрения. Так посмотрел на купюру - это продукты и вещи, а так - произведение искусства.
Когда-то Эберлинг предлагал плату картинами. Возможно, оттолкнувшись от этой своей идеи, он решил деньги рисовать.
Владимир Ильич на червонце 1937 года - его работа. Многие рассчитывали на успех, но доверили все же ему.
Решение было принято не без скрипа. Немного смущали феска и уж очень артистические манеры. И все-таки откуда-то возникла уверенность, что художник все сделает наилучшим образом.
К тому же, и рисунок убеждал. Не зря было столько вариантов. Сначала не знал, как повернуть голову, а потом понял, что лучше анфас. Затем намучился с лысиной. Все не мог решить: надеть кепку - или оставить как есть.
И еще тщательно поработал над галстуком. Он и в жизни эту деталь выделял. Особенно внимателен был к узлам. Как-то умудрялся по их качеству определять степень самоуважения.
Помнится, Михаил Кузмин говорил о «психологической манере завязывать галстуки».
Подразумевалась та ловкость, с которой некоторые мужчины завершают работу над костюмом.
Всего-то несколько движений - и два оказываются в одном.
Мало того, что Ленин на купюре носил принадлежащий художнику галстук, но и голову он держал высоко.
Именно так смотрел Альфред Рудольфович, прежде чем сказать: «Мои ученики поступают только в Академию художеств». Отчеканит эти слова, поднимет очи горе, и шествует куда-то мимо.
Для такого самомнения были все основания. Не про Владимира Ильича говорим, но про автора его изображения. Прежде художник трудился на конкретного заказчика, а сейчас он угодил всем.
Как не похвалить себя за то, что твое искусство не только радует глаз, но принимает непосредственное участие в жизни людей.
Это и есть удача. То самое, о чем мечтал наш знакомый конструктор бипланов.
Трудно и вообразить такой фурор. По всей необъятной державе творения Эберлинга сжимали в кулаке, мусолили между пальцами, уверенно и вальяжно доставали из кошелька.
Как резко повернулась судьба художника Чарткова, так и Альфреда Рудольфовича ожидала перемена участи.
В юности появилась у него привычка фиксировать расходы в специальной книжице.