ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ
Шрифт:
Но предметом особой гордости Альфреда Рудольфовича была необычная занавеска.
Кто-то другой свою декларацию выбьет на мраморе, а он поместил на прозрачной шелковой ткани.
Зашторишь окно - и во всю его длину открывается итальянская надпись: «CON L? ARTE PER L? ARTE”, что означает “C искусством для искусства”.
Повсюду стоят цветы в вазах, а на подиуме сидит натурщица Леа.
Не Леа, конечно, а Лена. Правда, обладательнице беломраморной кожи имя Леа подходит больше.
Как это «с искусством для искусства»? А так. С этими вот цветами, развеваюшейся
Возможно, кто-то ухмыльнется: “Раз все для искусства, то что же для денег?”
Эберлинг только пожмет плечами. Если Вы в самом деле заняты искусством, то славы и денег вам не избежать.
Что такое артистизм как не способность прийти к результату кратчайшим путем?
Потому-то настоящий художник в чем-то обязательно фокусник.
Всякий раз ему надлежит обнаружить желтый комочек под фетровой шляпой.
Эберлинг тоже не мыслил искусства без сенсаций. Пусть и не цыпленком, но все же иногда публику удивлял.
Вот отчего его так ценили журналисты. Чувствует этот народ вкус быстрой победы. Едва он отличится, а они уже строчат статьи.
«Из года в год, то на весенней, то у акварелистов, - сообщает журнал «Солнце России», - Эберлинг появляется со своими головками. В них много того небанального изящества, которое характеризует его собственную гамму. Он создал себе имя световыми эффектами, где так искусно пользуется холодным синеватым тоном… Получается призрачное фантастическое впечатление, ничуть не исключающее однако, прекрасного гибкого рисунка… В замкнутых кругах Эберлинг славится своими портретами-миниатюрами, исполненными темперой.…В этом отношении он может конкурировать с Сомовым, да, пожалуй, еще с Бакстом…»·
И это пишет не какой-нибудь журналюга, набивший руку на восхвалениях, а сам Николай Николаевич Брешко-Брешковский.
Его похвала дорогого стоит. Этот критик умеет только браниться и проклинать.
Так приложит, что потом несколько лет ходишь с отметиной. Знакомые на улице вспоминают не твое имя и фамилию, а его оценку.
Однажды самого Дягилева назвал «бандитом искусства». Очень уж его обидело требование убрать из Русского музея Семирадского и Маковского. И ведь прав оказался. Столько лет прошло, а картины любимцев Николая Николаевича на своих местах.
Кстати, статью сопровождает фотографический портрет. И не просто сопровождает, но кое-что существенное уточняет.
В отношении внешности вопрос о соперниках отпадает сразу. Куда Сомову или Баксту. Даже если никогда не видел картин Альфреда Рудольфовича, то сразу признаешь в нем человека искусства.
Даже Бенуа ему не конкурент. Маленький, кругленький. Не ходит, а бегает. Мелко перебирает ногами, но все же не поспевает.
И Добужинского легко принять за чопорного петербургского чиновника. Из тех, что возьмут ручку и напишут коротко в верхнем углу листа. Ну там - «Принять к рассмотрению», «Считаю возможным» или «Отказать».
А тут сразу видно: артист! Высокий лоб, бородка клинышком,
При этом поза не расслабленная, а выжидательная. Смотрит в камеру, но всем корпусом развернулся к двери.
Фотограф Карл Булла не старался специально, но запечатлел привычную мизансцену.
Альфред Рудольфович всякий день наготове. Снимет рабочую одежду, оденется в парадный костюм, и ожидает заказчиков.
И сейчас ждет. Скорее всего, это они изображены на портретах за его спиной.
Не всегда заказчики бывают такими пленительными. Одна улыбчивая, в закрытом платье, похожая на итальянку. Другая серьезная-серьезная, с высокой прической и открытыми плечами.
А иногда журналист направляется на какое-то мероприятие и мысленно жалеет о потраченном времени.
Ну вот еще один благотворительный бал. Пусть он чем-то и отличается от предыдущих, но уже не хочется искать разницу.
Кто проявит инициативу, на того смотрят косо. Потому рука поднимется и сразу опустится. Просто неловко вмешиваться, когда все настроились закругляться.
И все-таки одна художница предложила рисовать «моментальные портреты».
«Подходит к киоску яркого южного типа дама.
– Я хочу «снять» свой портрет.
– Пожалуйста.
– Сколько стоит?
– Сколько Вам не жалко? Это на благотворительность.
– Я согласна дать много, но под одним условием, чтобы меня рисовал Эберлинг.
За Эберлингом была командирована целая экспедиция. Долго искали его в большой бальной толпе. Дама, горя крупными бриллиантами, терпеливо ждала. Наконец, ведут недоумевающего Эберлинга.
– В чем дело?!
Ему сказали. Он взял картон, уголь и в пять минут… сделал великолепный набросок».
Таким разным был Эберлинг. Обычный человек до тех пор, пока не призвали к священной жертве. И вновь обычный человек после того, как он выплеснул свой дар.
То-то и удивительно, что все происходит без передышки. Дистанция между состояниями столь же короткая, как между фразами «Ему сказали…» и «Он взял картон…»
« - Хорошо?
– спрашивает дама стоявшего по соседству архитектора Дубинского.
– Очень хорошо, - соглашается Дубинский.
«Таинственная незнакомка» молча кладет на блюдо сторублевый билет и вместе с портретом исчезает….»
Читатель возьмет в руки эту статью и подумает: а все-таки есть в нашей жизни место чуду. То есть, все той же фетровой шляпе и цыпленку под ней.
Альфред Рудольфович к деньгам относился не то чтобы безразлично, но без пиетета. Считал их естественным продолжением своих главных достоинств.
Еще в самом начале столетия посмеялся над тщеславием и сребролюбием. Этак беззлобно пожурил коллег: ну что это, господа, у вас за сны?
Симпатичная вышла работа. За столом, положив голову на руки, спит молодой человек. Улыбается и чуть ли не причмокивает от удовольствия.