Голд, или Не хуже золота

Хеллер Джозеф

— Голд это я, сэр, — поправил его Голд.

— Невелика разница. Вы, ребята, для меня все на одно лицо. Я ему сказал, что из него такой же ковбой, как из говна шницель. Ковбои не бывают коротышками, они не бывают пузатыми и не говорят с еврейским акцентом, сказал я ему. А он мне в ответ: «Это не евг’ейский акцент, а гег’манский».

Голд отчаянно пытался скрыть свое волнение. — Он так и сказал, Губернатор? Он сказал, что у него не еврейский акцент?

— А я ему сказал, что если он когда-нибудь въедет в мой штат на коне, как ковбой, то будет очень одинок, потому что окажется в окружении настоящих ковбоев, которые будут счастливы объяснить

ему, в чем разница. А он ответил: «Я очень сожалею, Губернатор, и обещаю больше никогда-никогда этого не делать». — Губернатор снова рассмеялся, смакуя воспоминания. — И тогда я ему сказал, что если он все-таки надумает заявиться в Техас в качестве конской задницы, то никто из нас не будет возражать. Мы смотрели друг другу глаза в глаза, и он моргнул. И с того момента я знал, что этот член будет вставать под мою дудку.

Голд молчал только одно мгновение, необходимое, чтобы перевести дыхание. — А он у него обрезан? — спросил он с бьющимся сердцем.

— Не знаю, — сказал Губернатор. — Все члены, встающие под мою дудку, одинаковы. Приходите сегодня на бал, Голд. Когда прибудет президент, сразу после окончания этих идиотских тушей и «Ура Вождю», вы тут же подгребайте к нему и излагайте свою просьбу. Если кто-нибудь попытается вам помешать, скажите ему, что вы — мой и что я не против.

— А президент не будет возражать?

— Он встает под мою дудку. — Чистой, озерной голубизны глаза Губернатора светились. — Одежду на вечер возьмете на прокат здесь. Хомер, дай ему нашу визитку. Мы получим процент от того, что он заплатит.

Голд в цилиндре и фраке выглядел прекрасно: гибкий, интригующий, динамичный и чувственный. Голд чувствовал, что выглядит прекрасно, пока не появился на балу: он единственный приехал в такси, сразу же потерявшемся среди роя темно-бордовых, черных и серебряных лимузинов с шоферами. Озабоченный Ральф встретил его в холле, выражение лица у него было явно встревоженное. Голду звонили по междугородной, он мог переговорить в отдельной комнате.

— Сид, — со слезами в голосе сказала Ида. — У него случился инфаркт.

— Дело очень серьезное, Брюс, — проскрипел Макс, взяв трубку. — По-моему, он в очень тяжелом состоянии.

— Он умер, — сказала Белл.

— О, черт, — сказал Голд, и жгучие слезы навернулись ему на глаза. Он все время делает мне какие-нибудь гадости. Он погубит мне весь день, весь уик-энд.

— Что-то случилось? — спросил Ральф.

— С братом. Он умер.

— Сочувствую, — сказал Ральф. — Ты должен немедленно уехать, да?

Эта мысль не приходила ему в голову, пока Ральф не внедрил ее туда, и теперь Голд не мог придумать никакого способа изгнать ее, не теряя при этом репутации человека, не без оснований претендующего на принадлежность к соли этой земли или продолжая оставаться не хуже золота.

— Это ужасно, — сказал он, — ужасно.

— Представляю, что ты чувствуешь, — сказал Ральф. — Сейчас я добуду тебе лимузин.

Прошло всего несколько секунд, а секретные агенты уже вели его к ожидавшему автомобилю. Отъезжая, Голд увидел прибывшую машину президента. Ну за что на меня все валится, сокрушался Голд. Он еще раз получил подтверждение тому, что давно знал и о чем собирался вскоре написать: все, что меняется, все — к худшему.

В ПОХОРОНАХ Сида было не меньше горечи, чем в его свадьбе. Скорбящие родственники, принадлежащие к двум враждующим семьям, с которыми их связывали кровные узы, разделились на два лагеря. Голд

неохотно выполнял посредническую миссию. Гарриет была раздавлена поначалу чистым горем, к которому вскоре примешалось злобное возмущение тем, что об ослаблении и вырождении любви к ней Сида в постылую, приспособленческую привычку известно всем вокруг. Все ее чувства смешались, но в этой смеси преобладали самые низкие. Казалось, что щемящая боль потери и одиночества вылилась у нее в безумную тревогу за имущество, а сила ее горя нашла выход в исступленной подозрительности, с которой она охраняла это имущество от воображаемой кражи или грядущего хищного разорения. Все более и более откровенно и с возрастающим раздражением отпускала она язвительные замечания в адрес других Голдов по поводу размеров сумм, которые Сид бездумно растратил на них. Ни у кого из Голдов не было желания отвечать ей.

Бремя ответственности за исполнение многочисленных обязанностей все в большей мере ложилось на плечи Голда и, что было удивительно, старого Милта, который жадно ухватился за возможность предложить свои квалифицированные услуги. Два сына Гарриет с заносчивой самоуверенностью совались во всё, но в практических делах по организации похорон и траурных церемоний проку от них было мало. Один из ее зятьев, ушедший из семьи, вообще не явился, другой со скучающим видом бродил по ковровой дорожке траурного зала, словно в поисках собутыльника, с которым можно было бы перекинуться в уголке непристойной шуткой.

Шейки с Нептун-авеню нанес визит соболезнования в траурный зал вечером накануне дня похорон; краснощекий и лысый, он появился в простом темном пиджаке и мешковатых брюках. Руки он держал в карманах, пока не миновало время, приличествующее для рукопожатий. Потом он вручил Голду конверт с тремя чеками на пять тысяч долларов каждый.

— У нас хватит денег, Шейки.

— Оставь их у себя на всякий случай. Если не понадобится — порвешь. Или отправишь в фонд Израиля. Я не возражаю, если мои деньги попадут в фонд Израиля.

— Шейки, как ты делаешь деньги? — спросил Голд с тем привычным чувством недоумения, которое возникало у него всякий раз, когда он вспоминал о Шейки и его миллионах. — От продажи с лотка мороженого и бижутерии до миллионных оборотов в компьютерах, недвижимости, торговых центрах и вторичных страховках — когда ты научился всему этому?

Прежде чем удостоить Голда ответом, Шейки с Нептун-авеню долго изучал его своим пристальным и не изменившемся со старых времен нагловатым взглядом. — Я никогда не думал об этом как о компьютерах или недвижимости, — сказал он с тем же своим оставшимся с детства дерзким вызовом, который передался и его младшему брату Фиши, проявившись в его оскорбительной независимости. — Гешефты и махинации — вот, пожалуй, единственный бизнес, которым я когда-либо занимался. Как и все остальные, кто сумел сделать большие деньги. И потом, я умел быстро вертеться. Это там твой отец? Он меня вспомнит?

— Па, это приятель Сида, Шейки с Нептун-авеню. Тот самый, который заработал миллионы.

Джулиус Голд сидел очень прямо на обтянутом материей невысоком стуле, словно не мог ни подняться, ни пошевелиться. В его слезящихся глазах, таких пустых, что, казалось, они ничего не видят, понемногу появилось осмысленное выражение узнавания; он с трудом нашел слова, чтобы выразить то, что хотел.

— Сид мне всегда говорил, что ты умнее его. Я ему не верил. Так ты умнее?

Благожелательно улыбнувшись, Шейки с Нептун-авеню ответил: