Голд, или Не хуже золота
Шрифт:
— Которых ты теперь не получишь, — сказал Голд со злорадным торжеством, не переставая мерить шагами комнату, — потому что так веришь в правду. Что это за идиотская одержимость правдой? Похоже, все женщины просто помешались на этом. Откуда это взялось? Черт подери, я, может быть, скоро стану государственным секретарем. Ты думаешь, тринадцатилетней девчонке полезно знать, что государственный секретарь трахает ее учительницу? Ты хоть можешь себе представить, что станет с моей семейной жизнью и моим разводом, если это дойдет до моей жены?
— Это внесет ясность в ваши отношения, —
— И он перестал давать тебе деньги. Как, ты думаешь, отнесется моя жена к этим счетам от стоматолога, когда узнает, что это твои счета?
Наконец, до нее стала доходить вся серьезность положения.
— Так ты думаешь, нам не стоило говорить ему?
— Что сказал твой муж, когда ты ему сообщила? — спросил Голд.
— Он сказал, что убьет тебя.
— Не нужно было ему говорить. Гринспэн, сучий вы сын, — закричал он в безумной тревоге, как только остался один на один со стеной, к которой мог обратиться. — Где вы, черт вас дери?
— В курсе, в курсе, — сказал Гринспэн, когда Голд начал рассказывать ему о своих бедах. — Поэтому я и говорю, что вы шонда.
— Ее муж хочет меня убить.
— Убить правительственного чиновника — федеральное преступление, но вы пока не правительственный чиновник.
— Сообщите ему, что я вот-вот им стану, — с мольбой в голосе сказал Голд. — Встретьтесь с ним ради меня! Возьмите с собой пистолет!
— Он говорит, вы трахаете его жену, — сообщил Гринспэн, вернувшись.
— Скажите ему, что я больше не буду, если он обещает не убивать меня.
— Он хочет, чтобы вы женились на ней и взяли на себя всю финансовую ответственность за нее и четырех детей, — сообщил Гринспэн, вернувшись.
— Он сошел со своего сраного ума, — сказал Голд. — Я думал, он ее безумно любит и ни за что с ней не расстанется.
— Расстанется, расстанется, — сказал Гринспэн.
— Об этом и речи быть не может, — сказал Голд. — Я уже женат на одной и скоро должен жениться на другой, а мы, евреи, очень серьезно относимся к браку.
— Я ему об этом сказал.
— Скажите ему, что я буду оплачивать все их счета от стоматолога, пока это не прекратится, но не больше.
— Он говорит, его это устроит, — сообщил Гринспэн, вернувшись. Он молча отказался от выпивки, которую Голд ему предложил, чтобы отпраздновать это событие. — Так что же насчет вас, доктор Голд? Вы и правда думаете, что у вас есть необходимые качества, чтобы стать государственным секретарем или каким-нибудь другим важным чиновником?
Голд задумался. — А вы что думаете?
— Вы и правда собираетесь прекратить трахать его жену?
— Нет.
Гринспэн оглядел его взглядом, в котором сквозило глубочайшее разочарование. — Вы ничем не хуже всех остальных, — решил он, — но, конечно же, и не лучше. Он тоже думает, что вы не прекратите ее трахать.
— Гринспэн, мы можем заключить сделку получше. Скажите ему, что я и правда прекращу ее трахать, если он сам оплатит все эти счета.
— Договорились, — сообщил Гринспэн, вернувшись. — Можно мне
256
Ваше здоровье (идиш).
— Лхаим, — произнес ответный тост Голд.
— Но то, что я говорил, остается в силе, — сказал Гринспэн на прощанье.
— А что вы говорили?
— Я забыл. Постойте. Ах, да. Вы — шонда.
— А вы — гордость.
Теперь, думал Голд, путь к его триумфальному возвращению в Вашингтон расчищен.
— ЕСЛИ Коновер будет продолжать проталкивать тебя, когда ты женишься на Андреа, — сказал Ральф, одетый в новую рубашку с монограммой, не ускользнувшую от проницательного взгляда Голда, — то ничто в мире не сможет помешать твоему назначению, при условии, что не возникнет какого-нибудь препятствия. Я говорю об этом с такой же уверенностью, с какой говорил о твоих перспективах и раньше.
— Андреа не выйдет за меня, пока я не получу назначения, — проворчал Голд. — Эти двое затеяли друг с другом какую-то странную игру. А могу я сейчас встретиться с президентом? Не сомневаюсь, я смог бы убедить его, если бы хоть раз с ним встретился.
Ральф начал отрицательно качать головой еще до того, как Голд закончил говорить. — Если тебя пригласят, то поговоришь с ним на посольском балу. Я думаю, он все еще занят Россией. Президента очень беспокоит Россия. Он хочет с тобой встретиться на посольском балу перед фотографами. Постарайся прийти, если тебя пригласят.
— Если сам президент хочет меня там увидеть, — сказал Голд, — то, мне кажется, я достаточно важная персона, чтобы меня пригласили.
— Если бы ты не был достаточно важной персоной, — возразил Ральф, — он бы не захотел тебя там увидеть.
— А что такого особенного в этом посольском балу? — недовольно сказал Голд. — Я что, хуже других, которых туда пригласят?
— Ты лучше, — сказал Ральф. — Но мы живем в мире сословных предрассудков, Брюс, где компетентность не в счет. Ты не богат и еще не занимаешь подобающего положения. Постарайся не забывать о том, кто ты. Давай смотреть правде в глаза, Брюс: евреи в Америке карьеру не делают и никогда не делали. Я надеюсь, тебя не обидела моя откровенность.
— Истинная честность не требует извинений, — сказал Голд, понемногу приходя в себя после холодного душа, которым окатил его Ральф. — Это и в самом деле так, Ральф?
— Я так думаю, Брюс. Ну, разве что если ты очень-очень богат и остаешься европейцем. В социальном плане евреи здесь не могут подняться высоко, никому из них это еще не удавалось. Даже для христиан это нелегко, а для евреев практически невозможно. Мне в голову не приходит ни одного исключения.
Голд с каким-то необъяснимым удовольствием погрузился в более глубокое исследование предмета. — Киссинджер?