Голгофа
Шрифт:
Разговор становился неприятным; даже радикальный Сергей и жадно ловящая каждое слово о евреях Саша не хотели бы такого накала страстей в присутствии хозяйки–еврейки, больной и несчастной женщины, но хозяин был неистощим, и, казалось, он долго не сможет остановить поток своего красноречия, но тут все понимающая, деликатная и тактичная Нина Ивановна, коснувшись руки хозяина, мягко проговорила:
— Да, в России сейчас закипели страсти вокруг евреев, — там теперь и в магазине, и в трамвае услышишь резкие суждения, но нам бы хотелось больше послушать о вашем деле. Говорят, вы купили здесь завод и наладили выпуск авторучек — точно таких же, которые раньше под вашим руководством выпускал ленинградский завод «Союз»?.. Рассказали бы!..
Николай Амвросьевич
— Вот вам, дарю! Это первая из ручек, производство которых я наладил здесь, в Перте. Я берег ее, как дражайшую реликвию, но вам — дарю! Пишите ею письма родным и дорогим людям, и каждому, который имеет счастье вам понравиться, — завидую такому и ничего бы так не хотел в своей жизни, как только очутиться на месте такого счастливчика…
— Коля!.. Ты выпил и говоришь такое… — надула губы и сильно покраснела Соня. Вилка в ее руках мелко дрожала, вся она сотрясалась от прилива гнева и ненависти к залетевшим в ее дом так неожиданно землякам. Да, теперь она их ненавидела; она все время боялась, что ее нежно любимый супруг Николай встретит русскую женщину, которая ему понравится, и, кажется, это случилось. Нина Ивановна ему понравилась, он этого и не скрывает. И даже демонстративно и при всех признается ей в любви, — этого Соня не переживет.
До этого момента она была сравнительно спокойна, местных женщин он презирал, называл их мутантами, ублюдками, метисами; он где–то прочел, что евреи тоже метисы, мутанты, а все мутанты, как он говорил, нелюдь, они произошли от преступного смешения крови. И рассказывал, как в оные времена в Египет пришли завоеватели, люди степей, могучие, как медведи, воины. Они там осели надолго, стали жениться на получерных египтянках. От их брака появлялись люди с дьявольской душой, плуты и обманщики, растлители и воры, — будто бы Бог посылал их белым людям в наказание за то, что они нарушили законы природы, бросили своих женщин и отдали свою плоть людям другого рода, другой расы. Завоеватели потом ушли из Египта, а плоды их преступной любви в свою очередь множили других мутантов, и эти, другие, были еще страшнее первых. Они создали свою религию и назвали ее Иуда, а на языке других народов — Юде, Джюд, Жюиф, Жид… Египтяне их ненавидели не столько за то, что они напоминали о власти ненавистных чужеземцев, а за их непригодность к жизни, противоприродную сущность. Их теснили, убивали, и тогда жрец из Мемфиса по имени Моисей, он же Мовша — черный египтянин — вывел жидов из дельты Нила, долго водил их по пустыне, обещая землю обетованную. И вот они хлынули в страну Палестина — южную провинцию Троянской империи…
К тому времени Моисей и все те, кого он водил по пустыне, вымерли, остались их дети, они–то и составили ядро жидовского племени.
Соня спорила с Николаем:
— Чушь ты несешь!.. Мало ли что выдумает какой–то историк, а ты ему веришь.
— Но, может, у тебя есть версия повернее?..
Николай с тех пор, как он волею страшных и почти фантастических обстоятельств очутился на юге Австралии, сильно переменился к жене, выписывал из России все больше и больше русских патриотических газет, а там много писалось о евреях, о том, как они захватили власть в России, — он все больше проникался ненавистью к евреям и не скрывал этой ненависти от своей жены. Прямо в лицо бросал ей оскорбления:
— Ваше, жидовское племя!.. Субчик–то, Субчик — он и не Субчик вовсе, а Филькинштейн. А я-то, дурак, понять не мог, почему это он с такой яростью принялся разрушать ленинградские заводы. И нынешний губернатор, как мне пишут друзья из Питера, окружил себя евреями и служит им, а премьер- министр Черномырдин — немец будто бы, а помощники первых лиц в государстве — Ястребжемский, Шабдурасулов, — тьфу, гадость!.. Министр иностранных дел Примаков, он же Киршблат, а первый заместитель у него Иванов… Да он такой же Иванов, как
— О, Господи! Да за что же такая напасть на Россию!..
Интересно, что Николай Амвросьевич Бутенко, директор завода «Союз», живя в России, читал одну газету «Правда» и был спокоен и благодушен, как сама эта газета, которую было справедливее называть «Неправдой». Он иногда мог сказать:
— Надо же! В России на такую большую должность поставили нерусского. Не слишком ли много нерусских начальников у нас в России?
В другой раз скажет:
— А ты знаешь, Соня, почему нашего знакомого поставили директором завода?.. Женат на еврейке! Вот оно в чем дело. Кажется, в нашем любезном отечестве и должность русскому человеку нельзя получить, если он не женится на такой кукушечке, как ты.
На себя он это явление не распространял; был уверен, что его–то назначили директором исключительно по деловому признаку. Ну кто же еще мог стать директором завода авторучек, если ручки эти он конструировал, он же разработал для них все остроумные и надежные узлы и детали. Это ведь он, еще будучи главным конструктором, создал все семейство ручек, завоевавших мировой рынок, потеснивших с него и американский «Паркер», и китайскую «Шину», и немецкий «Старк». Кого же другого можно было назначить директором завода?..
Не знал тогда Николай Амвросьевич Бутенко, что и в райкоме партии, где он был на учете, и в промышленном отделе обкома сидели жучки–невидимки, которые словно через сито просеивали каждого вновь назначаемого руководящего работника, и для них важен был не ум нового кадра, не его заслуги, а лишь одно–единственное условие: ночная кукушка с любезным для их слуха именем Соня, Сара, Броха, а если не имя ее собственное, то имя ее мамеле, папеле, бабушки, дедушки. И то, что механизм этот налаживался с самого первого дня установления советской власти, а в годы Сталина, Кагановича, Берия стал ювелирно отлаженным и совершенным, — этого Николай, сын крестьянского мужика Амвросия, конечно же, не знал. Он только теперь, залетев на берег Индийского океана за пятнадцать тысяч километров от России, стал задумываться об этом и составлять на этот счет свои инженерные алгоритмы. Здесь у него свое дело, он купил несколько цехов брошенного кем–то небольшого заводика, отремонтировал их, закупил оборудование в Англии, Германии и наладил выпуск авторучек — таких же качественных, как и те, что он выпускал на «Союзе», но и теперь он больше думает о делах российских, чем здешних, своих собственных. Перед сном потушит свет, а сам еще долго смотрит в потолок и вспоминает, как демократы, придя в России к власти, лихо стали разрушать промышленность, сажать на мель заводы. Первый удар нанесли по чудо–заводу «Светлане», затем обрушили «Электросилу», Кировский завод, лишили их заказов, перестали финансировать… Добрались и до его «Союза». Закревский, ближайший подручный Субчика, кричал: «Ваши ручки — дрова, мы у Америки «Паркер» будем покупать». Ну, и тоже — зарплату обрезали, в торговлю пути перекрыли…
Когда выпьет изрядно, схватится за голову, ходит по комнатам и стонет как дитя малое: «О–о–о!.. И меня, и меня как идиота последнего одурачили: я позволил им корпуса производственные и станочки уникальные черт знает кому распродать. О–о–о!..»
К жене своей на сто восемьдесят переменился, даже спать с ней в одной комнате перестал, а потом и совсем на другую половину дома перебрался. И такие там замки устроил, что никто без его приглашения зайти к нему не может.
Из газет стал выписывать имена российских мужей государственных, министров, председателей, вожаков всяких партий и движений. Радио слушал, телевидение спутниковое оборудовал, всех дикторов–обозревателей — всяких Сванидзе, Митковых, Киселевых, Сорокиных вычислять стал. Списки писал и против каждой фамилии заносил сведения и факты из их жизни, биографии. Заходил на половину жены и выплескивал кипящую через край ненависть к оккупантам: