Голос из хора
Шрифт:
– До кости мозгов!
– Вся автобиография жизни.
– Продукты не принимают за исключением деньги.
– Я получил сумму в разрезе 120 рублей.
– У тебя буржуазная жила в голове.
– Воет, как кобыла.
– Он, сука, длинный, как заяц.
(И я подумал, что зайцы в самом деле непропорционально длинны.)
– И всякий человек для него - Коля.
(О сумасшедшем)
– Все одеты в шляпах.
– Стоит мне поговорить с человеком полчаса - и я о нем составлю беспринциндентную резимю.
– Этот неморально устойчивый человек.
– При наличии
– Все это иллюзорный обман.
– А я стою - как вон та бухгалтерия.
– Стоит повар - будка: 40 на 90.
– У меня невменяемость на 45%.
– Сторублевая Катя.
– Чтобы из этого не получился какой-нибудь Сыктывкар.
– На мне - хаки-брюки, хаки-бушлат, хаки-шапка.
(В побеге)
– Трава против нервной системы.
– Солидные хлопцы - Пушкин и Гете...
– Четыре языка знает: немецкий, французский и английский этот самый.
– Смотрю: сидит баба-капитан.
– Судьиха.
– Девушка из Баку.
– Молодая баба с 42-го года.
– Чан-кай-ше.
(Чайхана)
– Итальянский танец кампанелла.
– Где-то в Харькове или в Одессе - вот в этих местах...
– Командировочка не доходя реки Индигирка.
– Каком песня - таким мотив.
И после каждого стишка в альбоме было написано слово: "Конец".
Постоянные эпитеты:
– Тупой, как валенок.
– Темный, как махорка.
– Псы кудлатые! Козлы вонючие!
– Окозлел.
– Ты не лошадей!
– Силаускас!
(В подражание литовскому)
– На выкинштейн.
– Голый васер.
– Что ты вертишься, как змей на огне?
– Бесхребетный полузмей.
– Калики-моргалики.
– Устал, как конь.
– Я работал, как лев, возле этого деда.
– Морская колбаса.
(Треска)
– Ну, мне хаванину принесли. Покушать то есть.
– Пустой шараш-монтаж, ловить нечего.
– Обрыв Петрович, драп-марш.
– Бессвязный дурак.
– Прокаженная морда.
– Полкаши в папахах.
– Укроп Помидорович.
– Асфальт Бетонович.
– Ломом подпоясанный.
– Студент Прохладная Жизнь.
– Фуцан, дико воспитанный, - ни украсть, ни покараулить.
С нарастающим вдохновением:
– Я им говорю
ну что?!
Блядво.
Педерастня.
Гондовня.
Но иногда слово повергает меня в отчаянье. Уж на что кошка отвлеченное существо, так он и кошке ласковым голосом норовит сказать пакость:
– Ну иди сюда, проститутка.
Слова его, прилепляясь к вещам, превращаются в язвы. Он заражает ими все, к чему ни притронется. Назвать вещь значит для него - обругать.
Иерархия навыворот:
– Вы примите, пожалуйста, книжонки и я этот стульчик возьму.
Эту печку складывали с такой матерной бранью, что, постояв полгода, она разваливалась. Вещи, когда их делаешь, не любят ругани.
Мужчина ругается, чтобы обругать, оскорбить. Женщина ругается, для того чтобы произнести - губами - непотребное слово.
– Да ты хоть выругайся - проще будет!
Не легче, а проще. Свой брат. Средство фамильярной общины. Ругань как создание дома, уюта, семейной атмосферы. Ругань - как
Бедный эстонец. Попав в лагерь, он принял русскую ругань за норму языка. В больнице у старичка вышел конфуз.
– Ну как здоровьице?
– Куево, доктор.
Католик-поляк - надзирателю: - Ты меня не тревожь, чтобы я в праздник свой не ругался!
– Я еще плакать не умел по-русски.
Пропавших коров обычно кличут какими-то мыкающими, по-утробному взывающими голосами. Чувствуется попытка найти с гулёной общий язык.
Иностранные слова в русском языке. Аэроплан, электричество. Стыдиться ли нам этих слов, тем более чураться ли их? Не в том дело, что вошли, но в том, что, войдя и прижившись, отозвались для русского уха полнее и многозвучнее иных исконных. Простенький, доморощен-ный, общеупотребительный теперь "самолет" меньше говорит нашему сознанию, нежели заимствованный "аэроплан". Ну что такое самолет? В ряду подобий - самокат, самовар, самогон - наименее яркое слово, ничего не говорящее, кроме сообщения пустой голове: сам летает. В сочетании "ковер-самолет" еще куда ни шло, а так - не слово, обглодыш. И как значителен рядом по смыслу аэроплан! Это - целая эра плана, европа плавания, парящие, распластанные крылья и закрученный вихрем винт-аэро; мы понимаем его чужеродность, на этом неестественном аэ глотку свихнешь - и все-таки, раскорячив пасть, из нёба-неба исторгнешь, выдавишь горлопана во внешний воздух, в смерч. И - айра (тарайра!), вихляясь, подтанцовывая плечами, дрожание планок, хрупкость конструкции (аппарат аэроплан), на переборках, растяжках, и крепкость и пустота каркаса, дребезг в тверди, стрекотание, заглатывание воздухом, облаком, соплом - и на арапа - раплан.
Электричество. Опять это выворачивающее, растягивающее рот до ушей, заезжее - Э, пере-ходящее в наше плавное еле-еле, или-или, скользит, пока не встретится ктри - включатель, взрыв, щелканье, зажглась тонкая проволока - трик-трак, ич-ич (птичий щебет), - и это сочетание начальной мягкости с внезапной яркостью спички, с искусственной химией, на спинах количеств вступает в строй всевозможных "э" - энергий, эпох, экономик (сюда, сюда электричество).
Эти непроизвольные ассоциации уха сродни народной этимологии, однако не настолько буквальны и не так наивны; случайно перекликаясь, они вправляют чужое слово в родимый ряд, приращивают и прививают, - цветет.
Получилось: калоши (галоши) более в духе русского языка, чем мокроступы. Они точнее: тут и около, и ложь, и ложка, и лошадь, и шел голышом. Более дальняя связь у К. Чуковского калош с крокодилом тоже возможна и законна: и те и другие водятся в воде, ползают по грязи, мокрая, прикинувшаяся подошвой невидаль.
Дирижабль - в первую голову жаба. Потом: дери, держи, жиры и жиды. Был - дилижанс, а стал - дирижабль.
Но мне почему-то еще в дирижабле слышится Симферополь.
"Лесенка" Маяковского, помимо очевидных ритмических и архитектурных проекций, двигав-ших рукою строителя, вызвана к жизни стремлением вдохнуть энергию в текст путем его особого, бросающегося в глаза, экспонирования. Любая речь, в принципе, расположенная подобным оборазом, читается с нажимом и начинает походить на стихи. Но от этого непрестанного нажимания она в конце концов устает.