Голос Лема
Шрифт:
Один из них перекрыл мне дорогу:
— Заблудился, мякиш?
Я ответил, что все в порядке, и я благодарю за помощь. Но их собралась целая толпа, и эти подувядшие дылды окружили меня со всех сторон.
— Это не безопасная улица для такого шикарного чужеземца, — любезно заметил один из них. — Тут могут причинить кривду такому господину. Злодеи все листочки оборвут, а то и кору сдерут. Могут господину и живицу пустить…
— Благодарю за предупреждение. Прошу меня извинить, уважаемые, но мне надо идти…
— Не торопись. Постой немного. А что у тебя за пазухой? Бутылочка?
Может, я еще не вспоминал об этом, но природа одарила меня чрезвычайной наблюдательностью, а
Когда спал боевой пыл, и Терпеклес вернулся в свою бутылку, мы поспешно направились в центр Древограда, где застройка росла пышнее, а свет лампионов мягко разливался по околице, что поначалу подняло мне настроение. Каким же было мое удивление, когда я увидел на улицах толпы лесельчан (на этот раз обыкновенных, ровно и чисто отесанных) с кистями и ведрами, полными краской, каждый из которых выписывал на стенах различного рода лозунги, призывы и явные оскорбления, направленные — если меня не подвело зрение — против их покрытых листвой родственников. Чего там только не было… «Шероховаты психопаты! Вон!», «Оборвать ветки!», «Бог ненавидит листья», «Позор пятнам на коре», «Нет ничего БОЛЕЕ ужасного, чем его уродливая кора», «Цветнокоровцам наше решительное НЕТ!», «Древоград только для настоящих лесельчан!», «Шероховатое и пятнистое — на Землю!», «На деревьях, вместо листьев, висеть будут пятнисты».
В ужасе я шел далее, минуя рисующих лесельчан. Казалось, что все они, без исключения, выбрались ночью из домов, чтобы испоганить город обидными и призывающими к ненависти лозунгами. Их было множество, самых разных: «Уничтожай шероховатов!», «Листья — это гадость», «Гладкая кора — правильная кора», «На погибель сучьям!», «Хороший шероховат — мертвый шероховат», «Разнокоровцев в печь», «Да сгниют вражеские пни!» и десятки, а может, и сотни других, намного худших.
Когда я попробовал спросить одного из лесельчан о причине такого поведения, тот скрипнул на меня и разразился проклятием. Я спрашивал других, ходя от одного к другому, но каждый реагировал на мои недоумения почти открытой агрессией. Не желая более подвергать себя риску, я принял решение вернуться в замок, где, заперев двери на четыре оборота, с помощью двух бутылок вина обдумал результаты последних прогулок по улицам Древограда. Я был так взволнован, что долго не мог заснуть. К счастью, голубая кровь, которая течет в моих жилах, менее чувствительна к бурным страстям, нежели кровь простонародья, что позволило мне к полуночи успокоить потрепанные нервы и уложить тяжелую от впечатлений голову на подушку, приняв заслуженный сон.
Утром я встал, утомленный ночными медитациями. Однако любопытство победило, и я решил еще раз выбраться из родового замка, чтобы иметь возможность собственными глазами убедиться в том, как сегодня — после ночи совершавшихся во всем городе актов вандализма — выглядит столица. Оказалось — и это я принял не без удивления, — что выглядит как обычно. Все вокруг поразительно напоминало то, что я застал в первый
Я ничего не понимал. Какие особенные изменения происходили в туземцах в сумерках, что по ночам из них вырывались наихудшие черты характера, в то время как днем все они оставались до такой степени слепы к отличиям своих родственников, что человеку, наоборот, становилось тревожно?
Одним из моих несомненных достоинств является смелость в поднятии неудобных вопросов, так что я принялся спрашивать встречаемых древоградцев об их сложном, переменном как лист на ветру отношении к родственникам с обильными шевелюрами и о событиях минувшей ночи.
— Тссс… — только и прошелестел мне первый спрошенный.
— Перестаньте! — приказал второй.
Кровь забурлила в моих жилах, но — по причине моей боевой и несгибаемой натуры — я не мог сдаться так легко.
— Вы с ума сошли? Говорить о таких делах при свете дня? — хоть как-то откликнулся следующий встреченный мною обитатель Луны, хотя по существу ничего не сказал.
— Это не тема для разговора, во имя Наивысшего Пня!
— Ничего не видел, ничего не знаю…
— Это не у нас. Наверное, вы что-то перепутали.
— Вы о чем? — спросил другой, но при этом был испуган как доска перед распиливанием.
— Все лесельчане одинаковы, вы понимаете? Одинаковы! У нас царит всеобщее равноправие, понимаете? И прошу это запомнить. — Казалось, этот был очень возбужден, но держал себя в руках.
Другие попытки разговоров не принесли ничего нового.
Совершенно растерянные, мы с Терпеклесом решили, что нам не удастся найти общий язык с лесельчанами, потому что они, видимо, или глухи как пень к некоторым вопросам, или, наоборот, до абсурда чувствительны и обидчивы. Это очень напомнило мне тетушку, с которой я давно не виделся: она была истеричкой, каких поискать, и я не без причины порвал с ней все дружеские контакты.
На следующий день я решил улететь, чтобы посвятить себя изучению других районов Луны. А поскольку перед очередным путешествием нужно как следует выспаться, вернувшись в спальню, плотно затворил окна и отправился в объятия Морфея.
Примерно в обед меня разбудила суматоха около замка. Сняв с глаз повязку, я раздвинул портьеры и выглянул в окно. Во дворе толпились явно взбудораженные чем-то лесельчане: настоящий лес колышащихся колышков.
— Что это за скопление под окнами? — спросил я Терпеклеса, который тотчас появился в облаке синего пара за мной.
— Я как раз хотел сообщить… — пояснил он. — Они утверждают, что это Обвинительный комитет, и требуют впустить их в замок.
— В мой замок? Требуют? Что за манеры?
Терпеклес пожал плечами и посерел в районе пасти.
— Что за манеры? — повторил я намного громче, на сей раз высунувшись из окна и адресуя свой вопрос толпе лунных жителей.
Те отвечали мне громким общим поскрипыванием и стуком в двери. Некоторые даже позволили себе невежливое сплевывание соком на мостовую.