Голос Лема
Шрифт:
Пистолет, нацеленный в голову с каштановыми локонами.
…теперь было слишком поздно.
Она вскочила с дивана.
— Я принес поесть.
— Что с мальчиками?
— Ты не голодна?
— Что с моими сыновьями?!
— В новостях ничего не было.
Она несколько мгновений переваривала услышанное.
— Ты связывался с кем-нибудь из центра?
Я покачал головой.
— В таком случае нужно туда вернуться, — решительно заявила она и направилась к двери.
— Шума, это нелучшая идея. Там небезопасно. Ты же слышала выстрелы.
Она
— Я ничего не слышала. О выстрелах я знаю только от тебя.
— Тогда почему ты была уже на ногах?
— Потому что чуть раньше зазвонил будильник. Я всегда встаю в это время.
Я вздохнул.
— Ладно, выстрелов ты не слышала, но их слышал я. Там в самом деле что-то случилось.
— Много часов назад. Теперь наверняка все под контролем. Нужно туда ехать, — она снова направилась к выходу.
— Я никуда не поеду.
Не мог же я рассказать ей все — об обрывках разговора в коридоре; о том, что сигнал такой же, как восемнадцать лет назад, но теперь… теперь их намного больше. Я не мог ей об этом сказать, по крайней мере пока не решу, что это значит для меня. Для меня и для Шумы.
Она окинула меня долгим взглядом. Я выдержал его, не отвернулся.
— Что ж, сама справлюсь. Дай мне ключи от машины.
— Ты не умеешь водить.
— Ты прав, машина мне ни к чему. Пойду в полицию, они меня отвезут. Наконец-то воспользуюсь тем, что все знают меня в лицо.
Она нажала на ручку, но дверь не открылась.
Я дал ей шанс только один раз — лишь утром я не повернул ключ в замке.
Шума посмотрела на меня, и удивление на ее лице постепенно сменилось пониманием. Она сгорбилась, блеск в глазах погас, и вся ее мощь, вся странная сила, исходившая от нее мгновение назад, которая все эти годы…
Улыбка, отражение солнца в карих глазах, прищуренные веки…
…все эти годы медленно, словно капля, точащая камень, пробивала дыру в моем сердце, внезапно исчезла. Опустив плечи, Шума снова села на диван и закрыла лицо руками.
— Не драматизируй, все делается ради твоей безопасности.
Она не ответила.
— Помнишь, как было здорово той ночью, когда мы выбрались на озеро? И снова может быть так же. Ты тогда сказала, что могла бы остаться там навсегда. Если хочешь, можем поискать какой-нибудь пруд в окрестностях и съездить на ночную прогулку.
Шума отняла руки от лица.
— Ты, вообще, о чем?
— О нашей ночной поездке на озеро.
Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами.
— Такого никогда не было. Ты что-то путаешь. Может, тебе приснилось?
Я смотрел в ее полные искреннего замешательства глаза, в которых чувствовался неподдельный страх…
Карие.
…и вдруг усомнился в том, как все было на самом деле. Тот сон снился мне много раз, ночь за ночью: ее мокрые волосы и лицо, подставленное свету, отраженному от лунного диска… Может, это с самого начала был лишь сон?
Я не сводил глаз с лица Шумы, но внезапно передо мной вместо ее карих глаз возникли окруженные сеточкой морщин глаза Мэнди Барроу.
— Как Джон мог так со мной поступить! — Слова быстро
Если Шума знает о кораблях, и если их появление — часть плана, некой миссии, начавшейся в момент ее высадки на Землю, она не допустит, чтобы усилия последних восемнадцати лет пошли прахом, и сделает все, чтобы сбежать от меня: солжет, попытается мной манипулировать, изобразит страх. Она убедит меня в чем угодно: что не было никаких выстрелов, и даже в том, что нет никаких кораблей; что мне все послышалось, а странный разговор относился к чему-то другому. Потом точно так же она обманет ученых в центре — если я позволю ей туда вернуться, — убедив их в своей невиновности. Я сам почти дал ей себя провести. Я, нанятый Барроу специально для того, чтобы в нужный момент нажать на спуск.
Наклонившись, я вытащил из-под штанины пистолет.
— Мне действительно очень не хочется этого делать, — глухо проговорил я.
— Так не делай.
— Придется.
— Подумай о моих сыновьях. Я все еще нужна им. Даже больше, чем когда-либо.
Уилл и Боб. В моем воображении на мгновение возник образ двух голов с обожженными порохом дырками в висках, а сразу после вспомнилась сцена, виденная много лет назад: теплый весенний день, Шума и мальчики, веселые и радостные, носятся по прилегающему к центру парку. Рука, в которой я держал оружие, слегка опустилась.
— За кого ты меня, собственно, принимаешь? — спросила Шума.
Я пожал плечами.
— Ты столько лет меня знаешь. Должен же ты был составить хоть какое-то мнение?
Я молчал.
— Агентство постепенно приходит к выводу, что мы — один из многих бесплодных проектов, только более долгих, чем другие. Эндрю Холл с удовольствием продал бы меня Церкви Второго двойного пришествия, где я могла бы играть роль Бога или, чуть скромнее — Божьей Матери. Как думаешь, нимб был бы мне к лицу? А как насчет мученичества? — Не дожидаясь ответа, она продолжала: — Джон… У Джона тоже было свое представление обо мне. Он считал, что именно мне обязан своим чудесным исцелением. Когда он заболел во второй раз, я не могла посмотреть ему в глаза. Он думал, что и к этому я приложила руку. Другие — там, снаружи, — она кивнула в сторону занавешенного окна, — считают меня чудовищем, воплощением зла, дьяволом… У каждого есть свои мысли на этот счет. А для меня это пустые слова. Бог, исцелитель, чудовище, дьявол, ангел, даже человек — лишь звуки, которым вы меня научили. Я знаю одно — что значит быть собой. Шумой, матерью моих сыновей.
Внезапно она оказалась совсем рядом со мной, почти касаясь дула пистолета.
— Джон как-то сказал мне, что подобный опыт имеет каждый, но мне не повезло в том, что другие всегда будут решать за меня, кто я. Похоже, он имел в виду тебя, верно? Именно на тебя он возложил эту неблагодарную обязанность. Он дал тебе свободу действий. И пистолет, — она посмотрела на оружие в моей руке. — Еще раз спрашиваю — за кого ты меня, собственно, принимаешь?
Я знал, что не в состоянии ответить на этот вопрос. И что, пока я не решу, не смогу нажать на спуск.