Голос Лема
Шрифт:
— Его нигде нет!
Мадемуазель миг-другой смотрела на покрытие, и Паскаль бесшумно отодвинулся еще на несколько сантиметров вглубь.
Она отвернулась, глядя в сторону дверей. Ее подруги с писком выбежали. Альбертина выползла из-под кровати и отправилась за ними, громко шипя от неудовольствия.
В комнате воцарилась тишина. Сзади, из темноты туннеля, до него начали доходить далекие приглушенные голоса и шумы. Он скрючился и с трудом изменил положение тела. Прислушивался к шепотам дворца. Медленно, на четвереньках углубился в темноту. Стены туннеля были шершавыми, и он передвигался в нем без труда, несмотря на то что дорога порой шла под наклоном вверх, а потом вниз. Каждый десяток-полтора метров ему попадались очередные пластыри,
Он остановился. Туннель раздваивался. До него доносились отчетливые звуки голосов, монотонных ударов металла о металл и чьей-то ссоры. Паскаль прикрыл глаза и представил сложную сеть невидимых коридоров, оплетающих дворец, сеть, скрытую за стенами комнат. Звуки здесь были приглушенными, шли туда и назад, доходили до ушей мальчика, а он без труда и с растущим увлечением выстраивал из них карту этой переплетенной структуры. Не боялся ее полумрака. Напротив, лабиринт притягивал его, будто именно здесь он нашел свое естественное местообитание.
Сзади доносился монотонный звук. Паскаль развернулся и быстро двинулся обратно.
Миг-другой он смотрел сквозь отверстия в покрытии: в комнате никого не было. В ответ на его тихий шепот покрытие свернулось, словно только этого и ждало. Он выполз под кроватью, оглянулся и убедился, что отверстие заросло. Протянул правую руку, чтобы выбраться наружу, и замер.
На паркете, рядом неподвижно стоял на волосатых ногах и смотрел на него огромный черный паук. Паскаль не успел даже испугаться, как клинок рапиры пробил покровы твари и одним движением отбросил ее под стену.
— Кавалер, кардинал желает тебя видеть. — Мушкетер вложил рапиру в ножны и замер с левой ладонью на рукояти.
Паскаль встал, отряхнул пыль с колен и двинулся к выходу. Гвардеец шел рядом, удивительно тихо и легко, принимая во внимание его рослую фигуру. Они пересекли пустой боковой коридор, залитый солнечным светом, и вышли на главный внутренний проспект дворца. Пересекли путь, ведший с одной стороны в открытые внешние сады, с другой — к холодным внутренним питомникам растений, откуда то и дело выезжали тележки с рахитичными кустиками, везомые осликами и погонщиками-садовниками в больших белых шляпах. После они миновали несколько огромных, чуть приотворенных ворот кузниц, откуда доносилось грозное гудение огня и звон изгибаемого металла. Наконец — въезды в склады и хранилища, перед которыми пришлось протискиваться сквозь густеющую толпу пеших, минуя десятки носилок аристократов, что покоились на плечах бегущих и сопящих от усилия негров.
В обиталище кардинала они проникли через боковой вход, минуя официальную приемную. По дороге к кабинету миновали несколько постов, сопровождаемые равнодушными взглядами гвардейцев в черных шляпах с красными перьями. К кардиналу мальчишку ввел секретарь, поклонился и оставил их одних.
— Сядь, — высокий мужчина, одетый в черное, указал Паскалю на стул подле заваленного бумагами стола. Мальчик устроился на высоком сиденье и заболтал ногами в воздухе.
— Полагаю, мой вопрос о том, как ты себя чувствуешь, останется без ответа? — сказал с ласковой улыбкой кардинал. Мальчик молчал. — Ты был бы прекрасным агентом, кавалер. Молчание — золото. Обладай ты еще искусством льстить глупцам, и я бы немедленно дал тебе достойное занятие. Так или иначе, я питаю надежду, что однажды мы достигнем взаимопонимания.
Мужчина встал из-за стола и подошел к окну, выходящему на небольшую площадку с галереей. Его высокая худощавая фигура отбросила на мальчика тень.
— Я каждый день молюсь за тебя, Паскаль. В соответствующее время я должен был больше помогать и моей племяннице — твоей матери, и тебе после ее смерти. Я каждый день размышляю, что такого сделал твой отец, что ты стал настолько замкнут и беспомощен по отношению к своим ровесникам. И оказалось ли для тебя то, что с ним
Кардинал подошел к мальчику и положил руку ему на плечо. Паскаль поднял на него голубые глаза и перестал болтать ногами.
— Но, может, есть еще одно. Я решил, что попрошу виконта де Жюсака, моего молодого друга, помочь в твоем воспитании. Познакомлю вас. Это благородный и умелый юноша, я полгода тренируюсь с ним в фехтовании. Он уже согласился: будешь встречаться с ним через день, а он постарается обучить тебя тому, что может тебе понадобиться в будущем, чтобы стать хорошим мужчиной и верным слугой Франции, короля и… — кардинал заколебался, — королевы.
Мужчина оперся о край стола и задумчиво смотрел на мальчишку.
— Да, верным слугой Франции. Ты когда-нибудь поймешь, я в этом уверен, наследниками какого огромного богатства мы являемся. Как усиленно должны его оберегать, насколько оно зависит от наших стараний и как прочно мы с ним соединены, сколь неразрывно это единство. Дар от Бога, наследство, скрепленное кровавым трудом наших владык. Бессмертное творение первого нашего короля, который в Божьем вдохновении сотворил Францию. Думал ли ты когда-нибудь, чем мы стали бы без нее? Ничем! Пылью на ветру, себя не осознающей. Детьми, заблудившимися в лесу. Быть может, ты чувствуешь порой, что Франция тебя ограничивает, заставляет идти иными тропами, чем хотелось бы. Это правда. Она — необходимость, которая ограничивает свободу. Она — спасительное ограничение, потому что лишь в его границах мы можем понять себя, наши извечные желания и избежать безумия. Она — наша мать, и принимая ее требования, мы получаем единственную свободу и единственную уверенность, которые до сих пор доступны человеку.
Они оба повернулись к окну. По внешней стороне стекла взбиралась большая ящерица яркой расцветки. Словно из-под земли вырос садовник в белой шляпе с широкими полями. Неожиданно, быстрым движением он схватил рептилию, скрутил ей шею и бросил в плетеную корзину, после чего исчез.
Снаружи как всегда царила немилосердная жара. В эту пору, за полчаса до заката, в сад вокруг дворца выходили гордые, словно павлины, кавалеры, а в закрытых носилках появлялись наряженные дамы, направляясь в условленные места: укрытые среди зарослей храмы, беседки над берегами прудов, искусственные пещеры. Везде кружили садовники, в своих больших кожаных фартуках, белых шляпах, с руками в длинных перчатках, держа щипчики, ножницы, склоненные над газонами и клумбами, разравнивая грабельками размытые последними дождями гравиевые дорожки. Из питомника на задах дворца неустанно подходили новые, привозя на тележках, запряженных ослами, вазоны с цветами, большие кадки с искусно подрезанными деревцами и кустами, целые охапки саженцев, ведра с водой, инструменты. Неутомимые, похожие друг на друга, они работали день и ночь, без следа усталости, равнодушные, не обращая внимания на проходящих мимо, словно пристыженных, людей. Занятые непрекращающимся сизифовым трудом, с неуничтожимым терпением убирали они мертвеющие ткани умирающего сада и заменяли их свежими привоями, вынутыми из больших холодных залов за дворцом.
Паскаль добрался до высокой стены, окружающей все огромное пространство. До сей поры ему ни разу не удавалось пройти вдоль стены и вернуться в исходную точку. Ограждение было слишком длинным, чтобы кому-то удалось сделать это за один день. Неровная стена из старых, крошащихся кирпичей поднималась высоко над мальчишкой. Он задрал голову, всматриваясь в ее истрепанную корону и прислушиваясь. Из-за преграды до него долетали беспокоящие, неестественно громкие потрескивания.
Он поправил шляпу и, хватаясь за выступы и лозы, покрывающие здесь стены, начал карабкаться. Когда был в шести футах над землею, чья-то сильная рука ухватила его за пояс, оторвала от стены и в полете подхватила под мышки, уверенно поставив на землю.